Аркадий Бухов

Через десять минут, в течение которых над моей головой где-то на крыше действительно раздавался непрестанный, полный дикого отчаяния и суровой безнадежности кошачий вой, Павел вышел из дворницкой.

— Кот там, — показал я куда-то вверх, — достать надо…

— Спать мешают, — сделал он попытку понять меня. — камнем его хорошо… Окно только там, боязно…

— Достать его надо… Наш он.

— Доста-а-ать? — удивленно произнес он. — Кота-то?

— Да, кота, вот…

— С крыши-то?

— С крыши… Упадет, разобьется…

— Да где же его достать… У нас вот в прошлом году тоже один шатался кот. так его Никита ключом пришиб…

— Может быть, лестница такая…

— Лестница-то есть…

Действительно, сбоку была лестница, поставленная, конечно, для более настоятельной необходимости, чем та, которой руководился я.

Через несколько минут я, человек свободной профессии, прочитавший много хороших и умных книг, чутко разбиравшийся в жизни и делавший некоторые успехи в своей общественной карьере, и Павел, крепкий, здоровый, серьезный мужчина, сосредоточенно, хмуро и медленно ходили по крыше, издававшей под нашими ногами громкое железное хлюпанье, и ловили кота. Если бы не холод весенней ночи и не предстоящий завтра трудовой день, в этом можно было бы даже найти своеобразный спортивный интерес.

Слабому, хотя и развязному, животному трудно было справиться с двумя взрослыми мужчинами, и где-то около закопченной дымовой трубы я поймал белого с сероватыми подпалинами кота и с торжеством настоящего охотника понес его домой. Павел нес с собой домой полтинник и неопределенное отношение к моим умственным способностям.

Дома я услышал, что жена разговаривает с кем-то тоном, на который имею право только я один.

— Ну, милый, ну, родной мой, испугался… Ну, золотой мой, ну, ляг, успокойся… Ну, ляг, хороший мой…

«Странно, — подумал я, — кто же это там пользуется таким успехом?..»

Я отворил дверь и вошел в спальню.

— Только ты ушел, — с улыбкой сказала она, — а он сам зацарапался…

— Кто? Кто зацарапался?

— Да кот… Вот он у тебя на подушке лежит…

— А это? — и я обиженно вытащил пойманного на крыше кота из-под пальто.

Почему это было так смешно, я не понимаю, но жена рассказывала об этом всем знакомым целый месяц…

Я даже не понимаю жены соседнего доктора, которая прислала возмущенную записку, что если мне очень нравится лазать в пьяном виде ночью по крышам, то я могу ловить собственных котов и не трогать чужих…

За то вознаграждение, какое я ему предложил, Павел мог бы и не рассказывать никому о нашей совместной работе. Не обидно, конечно, что швейцар, снимая фуражку, почему-то улыбается, но барышни из соседней квартиры могли бы не хихикать мне вслед и не перешептываться.

IV

Становилось тяжелее.

Раньше, когда к нам собирались близкие люди, жена, разливая чай, обычно бросала вскользь:

— А мы роман собираемся писать…

Или какую-нибудь другую фразу, подчеркивающую мое особое положение среди окружающих меня людей. Затем шли долгие разговоры о заманчивых предложениях издателей, о бесчисленных письмах неизвестных поклонниц, среди которых, судя по конвертам, были даже графини, и о многом таком, что позволяло мне стыдливо и приятно краснеть и чувствовать себя маститым, мировым писателем, отдыхающим среди любящих и почитающих его близких.

Незаметно, но бесповоротно все это ушло в прошлое.

— А он сегодня опять хвостом в кипяток попал, — завязывала разговор жена, — и ничего, хоть бы что…

— Кто? Саша? — спрашивал кто-нибудь из гостей.

— При чем здесь Саша… кот попал… А вот вчера, между прочим…

Целый вечер шли долгие и восторженные разговоры о характере, поведении и привычках кота.

Я скромно выпивал пододвинутый мне стакан и робко уходил к себе в комнату. На что я был теперь нужен?.. Мое отсутствие проходило незаметным, и, если я слышал доносившийся из столовой взрыв шумного восторга, я знал, что это Агаша принесла извлеченного откуда-нибудь из-под шкафа или из корзины с бельем моего счастливого соперника…

V

В темные вечера под видом срочного делового визита я уходил из дома, ловил кота где-нибудь на черной лестнице и ехал на другой конец города подкидывать его куда-нибудь к неосвещенному покинутому зданию.

Через два дня, проходивших в мрачном отчаянии моих близких, кот являлся голодный, заморенный и отсыпался на моей постели.

Я уславливался с дворниками о преждевременной смерти Серого, но судьба, по-видимому, покровительствовала этому грязному животному: неудачно пущенный камень попадал почему-то в ногу подвернувшемуся мальчишке или в окно подвального этажа; накидывание мешка или простой тяжелой доски вызывало крик по всему дому, причем возмущенные соседи вызывали на место происшествий лично меня, и я сам, незримо участвуя в черном заговоре, должен был публично делать выговор дворнику и требовать, чтобы он оставил мое домашнее животное, никому не мешающее, в покое.

Домовый управляющий, ценя меня как аккуратного плательщика и старого квартиранта, извинялся по телефону за своих дворников. А когда один из них был рассчитан за это, как жертва моих заговоров, он, обиженный, ходил по кухням и раскрывал нашу тайну. Как и чем я мог оправдаться?