Аркадий Бухов

— Брось… Не в том дело. Деньги есть… Нам, брат, с ней на свадьбу сходить надо…

— Сходи, Суханов, — не теряя надежды, предложил я, — я люблю этот обряд. Веселый такой…

— Знакомые одни… И тут неподалеку от тебя… Даже ты бы мог пойти…

— Не хочется что-то, Суханов…

— Да это я так, к слову… Вот мы, значит, пошли с нашей Зинкой…

— Какой Зинкой?

Суханов умиленно кивнул на ватный сверток, булькающий и трясущийся на руках его жены.

— С ней вот… Подъезжаем уж почти к тебе, как она вот и говорит…

— Зинка? — осторожно спросил я, пытаясь издалека узнать о возрасте сухановского потомка.

— Ну. Зинка… Скажет… Она еще у нас маленькая… Смотри, какие глазенки… У-у-у… Смотри, к тебе ручонками тянется… Одним словом, мы и решили. — немного подумав, сказал он, — дай, думаю, заедем сейчас к Сашке, парень он славный…

— Ах, он так вас любит, так любит, — кокетливо подтвердила Суханова, — я даже ревновать начну…

— Ну, чего там, — конфузливо отмахнулся Суханов, — старые друзья… Не раз и сам выручал его — так мы и решили. Заедем, мол, попросим Сашку, чтобы подержал Зинку часа полтора у себя, а мы скоро… Поздравим и заедем обратно… Может, чаишком напоит потом…

Должно быть, выражение моего лица требовало сочувствия, потому что Суханов покровительственно похлопал меня по плечу и со смехом добавил:

— Да ты не бойся… Зинка, брат, девчонка славнецкая, не орет… Приучайся, у самого доги будут…

— Вы просто положите ее на кровать, — успокаивающе добавила Суханова, — и оставьте… Заплачет — молочка ей дайте… У тебя с собой бутылочка?..

— Со мной, со мной… Я. милая моя, не ты, не забуду… На, дружище…

Он вытащил откуда-то из кармана бутылку с желтой соской и сунул ее мне в руку.

— Видишь ли. — с легкой дрожью в голосе сказал я, чувствуя, что отказ от Зинки может стоить мне сухановской дружбы, — я же никогда с детьми…

— Нет. вы не говорите. — вступилась Суханова, — в вас есть что-то… Вы. должно быть, очень добрый по натуре… Я, кажется, никому другому не поручила бы хоть на минутку своего ребенка…

— Кланяйся и благодари. — засмеялся Суханов, — матери, они, брат, действительно, ребенка не каждому и по-держать-то дадут…

— Зиночка, иди к дяде… Дядя добрый…

Зиночка еще раз посмотрела на меня и еще раз заплакала…

— Не плачь, детка… У вас керосинка есть?

— У меня… Есть, кажется. На кухне…

— Так уж, если Зинка заревет, вы холодного молока ей не давайте… Поставьте бутылочку на керосинку…

— Поставлю, — глухо сказал я, — только я разжигать ее не умею. И ребенка могу уронить. Я уже трех детей уронил на своем веку.

— Пустяки, не трусь, брат, не уронишь… Девчонка спокойная… Только молоко минуты две держи…

— У меня там торт есть, может, ей кусок можно…

— Вот они, холостяки, — с восхищением бросил Суханов, — как дети… Восемь месяцев ребенку, а он торт…

— А я одному так дал… Двух месяцев не было, а дал целый кусок. С аппетитом съел. Умер потом.

— Ну, пустяки… А если, знаешь, не будет спать, так ты возьми что-нибудь блестящее… У тебя есть — часы, запонка там, абажур… Помахай перед Зинкой, она и…

— У меня револьвер есть… Может, выстрелить несколько раз в воздух… Или я могу головой побиться о стену…

* * *

Очевидно, мнение обо мне, не раз высказываемое моими врагами, что моя внешность не вызывает полного доверия, разделяла и Зинка. Когда счастливые родители ее ушли и я уже минут пять укладывал ее на постель, она орала с таким отчаянием и бесконечным ужасом, как будто я отрывал у нее одну из ног, судорожно бьющих по одеялу. На кухне уже горела керосинка: может, это даже не было состояние горения, но, во всяком случае, по едкому запаху копоти, медленно, но верно распространявшемуся по всем комнатам, можно было догадаться, что что-то в керосинке мною зажжено.

Вспомнив совет Суханова, я принес бронзовую пепельницу и стал махать ей перед изумленной Зинкой, которая сначала притихла от острого недоумения, но потом, очевидно заподозрив во мне желание ударить ее этой блестящей вещицей, стала кричать еще надрывнее.

Я вспомнил, что в этих случаях опытные няньки успокаивают детей пением. Больше надеясь не на свою музыкальность, а на счастливый случай, я в бешенстве ходил по комнате и заунывно пел: «А-а-а-а-а-а, а-а-а-а…»

Моя несложная песня, сливаясь с шагами и Зинкиным ревом, мало успокаивала то чувство ожидания, которое заставляло меня прислушиваться к каждому шороху.

«Не придет», — с болью мелькало в сознании. И мне уже представлялось, как Женя сидит сейчас с кем-нибудь в театре, наверное, с Папковым, смотрит на публику и с внутренней насмешкой думает о том, как я, обманутый идиот, сижу у часов и жду ее прихода. Извините, сударыня. Не на такого напали. Нуда, я люблю, очень люблю, конечно, мне было бы приятно, если бы вы пришли… Конечно, провести с вами весь вечер, проводить вас домой… А может быть, опоздала просто, дома задержали… Звонок… Испуганная Зинка истерически взмахнула руками и вцепилась в подушку.

— А-а-а… — беспомощно вырвалось у меня. — А-а-а… Я сейчас, я сейчас… Отворю только… Отворю только… А-а-а… Молчи, скотина… Господи, я ей голову оторву…

* * *