Аркадий Бухов

Ему надевали железный сапог
И гвозди под ногти вбивали.
Но тайну не выдать измученный смог:
Уста горделиво молчали.
Расплавленным оловом выжгли глаза
И кости ломали сердито.
Был стон, и струилась кроваво слеза,
Но тайна была не раскрыта.
Сидит инквизитор, бледней полотна:
«Еще отпирается?! Ну-ка!»
Горящая жердь палачу подана.
Готовится новая мука.
«Сожгите! Но тайну узнайте вы мне —
Пусть скажет единое слово».
Шипит человеческий жир на огне.
Но — длится молчание снова.
Заплакал палач и бессильно сложил
К работе привыкшие руки.
Судья-инквизитор слезу уронил.
Как выдумать лучшие муки?!
Конвой зарыдал, и задумался суд.
Вдруг кто-то промолвил речисто:
«О ваше сиятельство! Пусть принесут
Стихи одного футуриста.
И пусть обвиняемый здесь же прочтет
Страничку, какую захочет…»
Судья предложившему руку трясет.
Палач, умилившись, хохочет.
Велели — и книгу на стол принесли:
Такая хорошая книга…
Измученный молча поднялся с земли
В предчувствии страшного мига.
«Довольно! — сказал он. — Пытали огнем.
Подвергли ненужным обидам,
Я гордо и честно стоял на своем
И только твердил вам: «Не выдам!»
Но если стихи футуриста читать —
Нет: лучше ботинок железный…
Какую там тайну вам надо узнать?!
Пожалуйста — будьте любезны…»
И выдана тайна. В глухой полумгле
Рассказана чья-то интрига.
Свершилось. И грозно лежит на столе
Кровавая страшная книга…

1913

Чего не успел написать Гейне

Сказала раз Клара поэту:
«Мне надо героя в мужья;
Пойди и постранствуй по свету.
Вернешься героем — твоя».

Фриц понял, что плохи делишки, —
Хозяину продал часы,
Взял Шиллера томик под мышку
И в сумку кусок колбасы…

Немало с тех пор миновало;
Он сотни земель исходил,
И счастье поэта ласкало,
И случай ему ворожил.

Он был: музыкантом, артистом,
Врачом, полотером, судьей,
Маркёром, писцом, футуристом,
В нужде — городским головой.

Судьба не перечила хмуро.
Удаче он не был чужой:
Он стал королем Сингапура
И даже индийским раджой.

С открытой душой паладина
И с жутко неполной сумой
В родной переулок Берлина
Фриц взял и вернулся домой.

Из окон увидевши Фрица,
Сдержавшего строгий обет,
В истерику впала девица,
Любовь сохраняя шесть лет.

В восторгах два дня пламенея,
Поэт ей событья раскрыл,
Вдруг Клара спросила, бледнея:
«А ты… в унтерах не служил?..»

«Что? Я — в унтерах?! Да к чему же:
Я так покорю тебе мир». —
«Как, — вскрикнула Клара, — быть мужем.
Не зная, как носят мундир?!

Иди! Потеряла охоту
Быть нежной с таким дураком!»
И верите ль: в ту же субботу
Венчалась с одним денщиком…

Фриц запил… И с видом апаша
В пивных Исшивался и сох,
А вежливый Кларин папаша
Кричал ему ласково: «Hoch!»

1914