Аркадия

Случилось, что накануне ночью товарищам Эргасто была удача поймать волка, забравшегося в загон; ради праздника они оставили его в живых, привязав к стволу одного из деревьев неподалеку. Его приберегал Эргасто для последнего нынешнего состязания[347] и, обратившись к Клонику, всё еще не встававшему ни для какой из игр со своего места, сказал ему: «Ты так и оставишь сегодня без почести свою Массилию? Не хочешь ли в память о ней испробовать себя? Возьми-ка, пылкий юноша, свою пращу, да покажи другим, что и ты любишь своего Эргасто». С этими словами и ему и прочим он указал на привязанного хищника и примолвил: «Кто хочет, чтобы шапка или накидка из шкуры вон того волка защищала его от дождя и зимней сырости, пусть сейчас метким броском в цель из своей пращи себе сам стяжает награду». Тогда Клоник, Партенопей и Монтано, незадолго перед тем отличившийся в метании шеста, вместе с Фронимо стали распускать свои пращи, хлопая ими что есть мочи, а после тянули меж собой жребий; первая очередь выпала Монтано, вторая Фронимо, третья Клонику, четвертая Партенопею. И вот Монтано, с веселым видом вложив камень в сетку своей пращи, изо всех сил раскрутил ее над головой и сделал бросок. Камень, с пронзительным свистом рассекая воздух, помчался туда, куда был направлен; и, быть может, Монтано как в состязании с шестом, так и снова одержал бы победу, если бы не волк, который, напуганный раздавшимся шумом, сорвался с того места, где стоял, и отпрянул назад, так что камень пролетел мимо. Вслед за ним метал Фронимо, и хотя был взят хороший прицел в голову волку, удача ему не сопутствовала: камень попал в ближайшее дерево, отбив при этом порядочный кусок коры; испуганный страшным грохотом волк заметался на своей привязи. Клоник же счел нужным подождать, когда волк успокоится, и затем, как только увидел его присмиревшим, запустил свой камень, который полетел прямо в цель; но удар пришелся по веревке, на которой был привязан серый, и стал причиной того, что волк рванулся что есть духу, дабы высвободиться. Все пастухи, полагая, что удар пришелся в цель, стали кричать; а тот в это время, почувствовав себя свободным, пустился наутек со всех лап. Отчего Партенопей, державший свою пращу наготове, увидев, что волк рванулся к спасительному лесу, бывшему слева от него, призвал на помощь всех пастушьих богов и с неимоверной силой метнул вдогонку камень, повернув волчью судьбу так, что, когда он уже почти добежал, удар настиг его в висок под левым ухом, лапы у него подкосились, и зверь в тот же миг рухнул наземь бездыханный. Каждый из зрителей был поражен увиденным, все в один голос объявили Партенопея победителем и, обернувшись к Опико, уже плачущему от радости, стали поздравлять его с сыновней блистательной победой. Сам Эргасто, с веселым видом подойдя к Партенопею, обнял его, затем увенчал прекрасным венком из тимьяна, а в качестве награды преподнес чудесного олененка, выросшего среди овечьих стад, привыкшего играть с собаками и бодаться с овнами, кроткого и милого всем без исключения пастухам. После Партенопея он присудил вторую нафаду Клонику, перебившему камнем волку привязь, дал он ему новую и красивую клетку, сделанную в форме башни, а в ту клетку была помещена сорока, обученная звать по имени и приветствовать пастухов, причем столь учтиво, что тот, кто не видел говорящей, а мог слышать только голос, был твердо убежден, то это говорит человек. Третья награда вручена была Фронимо, который поранил камнем дерево чуть выше волчьей головы; это была сумка для хлеба, скроенная из мягчайшей шерсти различных оттенков. Монтано получил последнюю нафаду, несмотря на то, что ему выпал первый жребий. К нему Эргасто приятным тоном и как бы с полуулыбкой обратил такие речи: «Монтано, слишком была бы велика твоя удача ныне, если бы она и твоей праще споспешествовала так же, как шесту». И при сих словах снял он со своей шеи чудную тростниковую цевницу, сделанную всего лишь на два голоса, но обладавшую удивительной гармонией звучания, и протянул ее ему; он же принял дар, поблагодарив от души. Когда награды были распределены таким образом, у Эргасто остался еще изящнейший посох из дикой груши, весь изукрашенный резьбой, заполненной воском различных цветов, его навершие венчал черный рог буйвола, который так сверкал, что воистину можно было сказать, что он из стекла. Этот посох Эргасто подарил Опико[348], сказав ему: «И ты еще помнишь Массилию, и за твою любовь к ней прими этот дар, ради которого тебе не нужна была ни борьба, ни бег, ни что-либо иное. Достаточно того, что сделал сегодня твой Партенопей, который и в беге был среди первых, и в метании из пращи, бесспорно, оказался лучшим. Радостный Опико воздал ему подобающую благодарность, ответив так: «Что ж, это преимущества старости, сын мой, и они столь велики, что волей или неволей мы вынуждены им подчиняться. О, сколько бы ты увидел в этот день моих побед, если бы я был в том возрасте и при тех же силах, как встарь, когда на могиле великого пастуха Панормиты[349] раздавали награды так же, как ты сегодня, когда никто, ни местные, ни чужеземцы не могли со мной сравниться. Там победил я в борьбе Кризальдо, сына Тиррено, длиной прыжка превзошел самого знаменитого Сильвио; и еще в беговом состязании оставил за спиной Идалого и Амето, которые были братьями и скоростью бега и резвостью ног превосходили всех прочих пастухов. Единственно в стрельбе из лука был я превзойден пастухом, которого звали Тирсис; а это произошло потому, что он, имея прочнейший лук, отделанный с обоих концов козьими рогами, в отличие от меня мог уверенно его сгибать, мой же был сделан из простого тиса и то и дело грозил переломиться. Так и вышло, что он меня победил. Прежде был я средь пастухов, прежде был я средь юнцов знаменит, теперь же время надо мной свершило свой приговор. А вы, пока вам еще позволяет возраст, испытывайте себя во всем, что пристало молодым; мне же годы и природа теперь прописали другие правила. Но чтобы этот праздник во всём подошел к своему завершению, возьми, сын мой, цевницу звучную и пусть та, кто дала тебе жизнь, возрадуется, порадуй ее сегодня своим пением; пусть с небес, где она пребывает, с просветленным ликом смотрит и внимает она тому, как ее священнослужитель чествует ее память».