Аркадия

– Слезай, Мира! – повысил он голос, и мне захотелось увернуться, спрятаться, но вместо этого я сильнее прижалась к его спине, уткнулась щекой в ледяную кожу куртки, зажмурилась и проговорила:

– Не слезу. Ты злишься и собираешься наделать глупостей. Я хочу делать их с тобой.

Тело в моих объятиях казалось хрупкой каменной глыбой, молчание оглушало, громкое дыхание душило, но ещё одно мгновение длиною в вечность – и мы сорвались с места.

__________[1] «Я никогда не» – настольная/застольная игра, в которой один из участников говорит «Я никогда не делал что-либо», и если кто-то из остальных участников это делал, то он пьёт и, по желанию или по просьбе большинства, рассказывает историю, когда ему приходилось это делать. В последние годы игра стала популярна в широких массах благодаря теле- и ютуб-шоу.

Глава 13

Я не знала, куда мы ехали. Время шло, а мы всё не останавливались, рвали шины об асфальт на резких поворотах, с треском давили колёсами сухие сучья и случайные шишки на просёлках, буксовали на песчаных дорогах. Но стоило мне высунуться из-за плеча Ильи, чтобы осмотреться, как глаза тут же заслезились от ветра, и я снова зажмурилась, спрятала лицо за его спиной, прижалась крепче, доверилась без остатка.

И хотя я физически ощущала, до каких безумных скоростей мы порой разгонялись, мне не было страшно. Я абсолютно точно знала, что рядом с ним – я в безопасности. Он не обманет, не бросит и не предаст, не причинит вреда, он всегда будет защищать и оберегать, даже если в ответ я режу наживую и крушу всё вокруг. Он, несмотря ни на что, будет верить в меня до последнего, будет забивать доски в заборе, будет яростно кричать, что лучше бы никогда меня не знал, но при этом будет верить так, как я сама в себя не верю. А ещё он простит меня. Я не прощу, а он простит.

Я по-прежнему не смела допускать даже мысли, что когда-нибудь мы с Ильёй будем вместе, но сейчас, на тёмной ночной дороге, я почувствовала тонкий солёный привкус счастья на губах, будто мы снова молоды, беспечны и до одури влюблены, как шесть лет назад. Будто мы снова в старой «копейке», и влажный морской ветер ерошит волосы, целует в щёки, присыпает песком, который – как пыльца.

И вдруг стало легче, вдруг показалось, что тот исчезнувший мир, сотканный изегосмеха, ещё существует. Там можно дышать полной грудью, кормить волка с рук, видеть красоту в неловко переплетённых пальцах и превращать шрамы в живопись. Там бесконечные лесные тропы напоминают паутину кровеносных сосудов в моём организме, там по венам бежит море, там льют лечебные дожди, которые смывают всё притворство и исцеляют. Там пахнет хвоей и свободой, свободой от того бремени, что тогда, на пирсе, Илья благородно снял с меня, но лишь на время, подержать, пока я не решусь сама – и только сама, обязательно сама – от него избавиться.

И я, кажется, наконец была готова это сделать.

– Сейчас хотя бы слезешь? – услышала я голос Ильи, усталый, но спокойный и ровный, и только тогда заметила, что мы больше не мчались сломя голову по лесам и дорогам, а остановились.

Я разлепила глаза, огляделась, но ничего толком рассмотреть не смогла: довольно просторная поляна, кругом неровно посаженные деревья, какое-то неясное строение впереди и ни одного источника света, кроме седой луны. Место я не узнавала, но это определённо не двор тёти Агаты, а значит, Илья не собирался безжалостно от меня избавиться, сдать на руки тётушке и распрощаться навсегда. Значит, у нас был шанс на разговор.

Расцепив онемевшие от холода пальцы, я напрягла затёкшие мышцы, слезла с мотоцикла, утонув каблуками в песке, и тут же зябко поёжилась, потому что мокрое, почти заледеневшее после долгой поездки с ветерком платье прилипло к телу, а по коже побежали злые иглистые мурашки. Я свела коленки и машинально обхватила себя руками, чувствуя неконтролируемую дрожь, и Илья, повесив шлем на руль и повернувшись ко мне, шмыгнул носом, визгнул молнией куртки и мгновение спустя накинул её – пропитанную его теплом и запахом – мне на плечи.

– А ты? – спросила я.

– Переживу, – ответил он. – Руки в рукава засовывай.

Я послушно развязала узел, в который превратилось моё тело, и Илья терпеливо подождал, пока я, путаясь в подкладке и внутренних карманах, совладала-таки с рукавами, доходящими мне до самых кончиков пальцев, а потом застегнул куртку до самого верха, поднял воротник, расправил его, зачем-то провёл ладонями по моим волосам, и я пыталась в стирающем лица сумраке поймать его взгляд, но поймала губы.