Аркадия

Говорят, между мужчиной и женщиной всегда ровно десять шагов, и важно пройти этот путь друг к другу вместе, важно встретиться именно на середине, и тогда отношения будут считаться здоровыми и правильными – как в учебнике по психологии.

Между нами с Ильёй в эту ночь был всего один шаг, и, пока я стояла, увязнув каблуками в песке и тайнах, дрожала на ветру, который сковывал тело, но раздувал маленькие, похожие на горсть янтарных камушков угольки внутри, Илья этот шаг сделал. Вот так просто – и холодные пальцы скользнули на шею, запутались в волосах, нашли секретное место на коже, коснуться которого – это как запустить золотистые фейерверки, а тёплые губы смяли мои, сухие и податливые, разбудили их, увлекли за собой, напомнили, каково это, когда сердце бьётся пылко и трепетно.

Это был не тот поцелуй, после которого хочется скорее сбросить с себя одежду, прижаться всем телом и предаться страсти. Нет, так целуют после долгой разлуки, давая выход нерастраченной нежности. Или когда прощаются.

Илья отстранился так же неожиданно, как и прильнул, а мне не хватило, я не насытилась, поэтому снова потянулась к нему, но он остановил меня, медленно погладил большим пальцем по щеке и нерешительно, неуверенно прислонился лбом к моему лбу.

– Просто я… – прохрипел он, – давно хотел это сделать. Но вдруг сейчас выяснится, что я продал твоему отцу душу, и тогда… я больше не захочу.

Сказал – и убрал руки, лишил тепла и надежды, оставил меня одну в темноте. И я неловко пошатнулась, но удержала равновесие, подавила желание упасть на песок и заскулить – нельзя, Мира, нельзя!

– Ты не продал, – проговорила я и облизнула губы, а они тут же защипали на солёном ветру. – Это я продала.

Мне было противно это произносить. Мне было тошно оттого, что всё случившееся, все ошибки, вся шестилетняя боль, реальная и фантомная, сводилось к ним – к деньгам, к этим ненавистным деньгам, хотя должно было сводиться к любви. Но страшную сказку уже не переписать: я действительно сделала это. Я продала душу своему отцу.

– Расскажешь? – попросил Илья, и я кивнула.

Он взял меня за руку и помог пробраться через песчаные водовороты к низкой деревянной лавочке в сени раскидистого дерева, которое отлично защищало от ветра. Илья не торопил, и, усевшись, поджав под себя ноги, я огляделась и наконец узнала место, в которое он меня привёз. Вершина одной из дюн, конечная точка популярной туристической тропы с оборудованной смотровой площадкой: днём с неё открывался обзор и на море, и на залив, и на километры леса, а ночью – ночью здесь никого, только хрустящая тишина и бескрайнее звёздное небо. Казалось, стоит только чуточку поднапрячься – и можно увидеть Млечный Путь.

Я нашла на мерцающем небесном полотне луну и подняла к ней палец: «У» – значит, убывающая. Спрятала ладони в карманах куртки и вспомнила ту кошмарную ночь, когда луна была полной. А следующее утро стало ещё хуже.

Тогда я сидела, обхватив ноги руками, на старом жёстком стуле в холле маленькой больницы курортного городка. Зарёванная, обколотая обезболивающим и успокоительным, мёртвая внутри, я даже не сразу узнала в возникшем передо мной человеке собственного отца. Именитый московский пластический хирург Андрей Бжезинский скривился, глянув на кое-как заштопанный лоб своей дочери, велел не двигаться с места, а потом кивнул Семёну, нашему семейному юристу, и скрылся в орущих от отчаяния коридорах больницы. Я не шелохнулась.

Ожидание длилось вечность, но мне было всё равно, я была готова сидеть тут до седых волос, лишь бы кто-нибудь, хотя бы какая-нибудь торопливо пробегающая мимо медсестра намекнула, что с Ильёй всё будет в порядке, что есть малюсенький шанс. Однако мимо сновали люди, смотрели на меня косо и перешёптывались, но ничего не говорили, а время шло. И шло. И шло.

– Вставай, поехали, – вывел меня из беспамятства голос отца.

– Куда? – пересохшими губами прошептала я.

– Домой.

– Как домой? – искренне не поняла я. – А как же Илья?

– Тебя это больше не касается, – отрезал отец.

– Почему? – встрепенулась я, чувствуя, как тревожно разгоняется сердце. – Что с ним? Я никуда не поеду, пока не узнаю, что с ним!

– Он в реанимации. Врачи борются за его жизнь, – проговорил отец сухо и шаблонно. – Если что-то изменится, нам сообщат.

– Ясно, – кивнула я, затухая. – Я подожду.

– Нет, Мирослава. Ты сейчас соберёшь вещи и поедешь со мной домой.

Я отрицательно помотала головой:

– Я никуда не поеду. Я останусь с Ильёй. Потому что я… я не могу… Я его люблю, пап.

Отец тяжело вздохнул, помолчал немного, словно размышляя, стоит ли ему немедленно схватить меня за шиворот и уволочь в машину или бросить тут, как никчёмную дочь, приносящую одни проблемы, а потом опустился на стул рядом.

– Любишь? – переспросил он.

– Очень.

– Интересно. И что планируешь делать?

– Молиться, – ответила я: у меня оставалось не так уж много вариантов.

– Ты же не веришь в бога.

– В него никто не верит, – пробормотала я. – А потом случается так, что не к кому больше обратиться, кроме него.