Аркадия

Изрезав горло об исповедь, я замолчала, хрипло вздохнула и посмотрела на Илью, который сидел рядом, опустив плечи и уставившись в одну точку перед собой. Вновь возникшая тишина, несмело прерываемая шёпотом листвы и хрустом веток где-то в глубине окружавшего нас леса, давила и поглощала, но в то же время давала возможность отдышаться перед тем, как на меня обрушится праведный гнев – тот, что я заслужила, однажды струсив и выбрав всемогущие деньги, а не счастье быть рядом, каким бы тяжёлым то «рядом» ни было.

– Это я… попросила отца провернуть всё так, чтобы ты не знал. Чтобы не подумал, будто я от тебя, – слово застряло, укололо, исцарапало, –откупилась, как и от всех остальных. Чтобы не считал, будто чем-то мне обязан. Потому что не обязан, Илья, слышишь?

– Моя мать знала? – глянул он на меня. Я неуверенно пожала плечами. – А Агата?

– Тётя знала. Но её я тоже просила тебе не рассказывать.

– Да что с вами всеми не так?! – простонал Илья и провёл ладонями по лицу, резким, угловатым движением разворошил волосы. – Почему вы решили, что лучше столько лет мне врать, чем…

– Потому что ты отказался бы! – воскликнула я.

– Конечно, отказался бы, – запальчиво кивнул он, сверкнув глазами. – Если бы знал, что, пока я там по клиникам катаюсь, ты подыхаешь в своей чёртовой Италии, в которую ты никогда не хотела ехать, то точно отказался бы! Если бы знал, что ты не просто сбежала, как я думал, потому что не захотела жить рядом с инвалидом, что, в общем-то, нормально, а пожертвовала собственной жизнью, своими планами и мечтами, то непременно отказался бы! Если бы знал, что ты перестанешь рисовать, а это для тебя как перестать дышать, я бы однозначно отказался!

– Ну и дурак! – крикнула я в сердцах.

– Сама дура, – ответил Илья, но на удивление спокойно и даже, что ли, ласково, а потом закинул руку мне на плечи и притянул к себе, прижал к груди, уткнулся подбородком в макушку, и мне стало так тепло-тепло. – Не реви там, за столько лет, небось, наревелась.

– Не буду, – отозвалась я, хлюпая носом.

Мы замерли в неудобной – и одновременно самой удобной на свете! – позе, затихли, замолчали, и, пока Илья боролся со своей внутренней бурей, что-то там обдумывал и просчитывал, примерялся к новой действительности, которую так долго от него скрывали, решал мою судьбу или, может, нашу совместную, я, обезоруженная внезапным и таким сладостным моментом перемирия, уставшая, истощённая, лишённая последних сил, бессовестно пачкала его рубашку соплями и блёстками, прислушивалась к стуку сердца и смотрела, как в черноте опущенных век завиваются рдяные всполохи.

– Мне было так херово без тебя, Малевич, – тихо проговорил Илья.

– Мне тоже, – прошептала я. – Мне тоже. Прости.

– Это ты прости меня за то, что я тебе вчера наговорил. Я на самом деле так не думаю. Просто…

– Я знаю, – перебила я. – Я сама виновата, я должна была рассказать тебе про… про Романа, но он приехал так неожиданно, а до этого… до этого как-то не к месту было… А ещё я думала, что ты вроде как со Светкой…

Я осеклась, почувствовав, как наши объятия, такие горячие, стремительно остывают: между нами с Ильёй было слишком много чужих,ненужныхлюдей, о которых легко забыть, но от которых нельзя избавиться по щелчку пальцев, даже когда очень-очень хочется – как сейчас.

– Я сегодня была слишком груба с ней, – вздохнув, покаялась я.

– Вы обе были хороши.

– Но всё равно… прости меня за это тоже, пожалуйста. Мне жаль, если тебя задело.

– Завтра заденет, – усмехнулся Илья. – Когда Володька придёт бить мне морду.

– Почему? – забеспокоилась я, нехотя оторвавшись от его груди и заглянув в глаза. – Он что, не знает, что вы… ну, это?

– Да знает, но вряд ли желает слушать подробности, всё-таки брат.

– Брат – и что?

– Ну как, защищать честь и достоинство сестры, стращать никудышных женихов. У тебя же тоже есть брат, разве он не?.. – Илья замолчал, наткнувшись на мой непонимающий взгляд. – Господи, Мира, да как ты вообще выжила в этой своей ненормальной семейке? Хотя… – и он снова усмехнулся, на этот раз печально, – у тебя никудышных женихов стращала артиллерия потяжелее.

– Но… ты самый кудышный, – отчаянно прошептала я.

Илья улыбнулся криво, но и этого хватило, чтобы звёзды на небе вспыхнули ярче, а затем провёл подушечками пальцев по моей щеке в каком-то коротком, наполненном нежностью и обречённостью жесте, который пронзил меня насквозь, эхом отдался во всём теле, и раньше, чем я набралась смелости об этом даже подумать, я произнесла:

– А ты ещё хочешь меня поцеловать?

Он опустил взгляд на мои зудящие, умоляющие губы, снова посмотрел в глаза.

– Очень, – сказал он. И добавил: – Пойдём, я отвезу тебя домой.

И я опустела. Вмиг покрылась ледяной коркой снаружи и промёрзла до самой крохотной косточки внутри. Ведь было так легко и просто повторять горячие «прости», не зная, что самое трудное, самое непосильное будет после, когда вскроется оно – нежелание продолжать. Илья и так был слишком щедр ко мне, с чего я вообще взяла, что у этой щедрости нет пределов?