Аркадия

Нет, я хотела сказать, что ты слишком хорош для меня, что я тебя недостойна, что тебе будет лучше без меня, – все эти фразы, которые были чистейшей правдой, но сейчас казались такими уродливыми клише, что я не решилась их озвучить.

– Я должна была сделать это раньше, как только впервые засомневалась, но… Прости. Я верну кольцо.

– Нет, Мира, я не принимаю подарки обратно. – Роман уверенно мотнул головой, тут же наткнулся на мои округлившиеся от ужаса глаза и нахмурился: – Что такое? Я серьёзно.

– Его нет, – испуганно прошипела я. – Кольца нет.

И я подняла вверх руку, демонстрируя трясущиеся пальцы с уже не самым аккуратным маникюром, въевшейся в кожу краской и почти исчезнувшей царапиной на безымянном пальце – но без кольца.

– Включи свет, – торопливо попросила я. – Нет, лучше дай свой телефон, я посвечу фонариком.

– Мира…

– Не-не, подожди, я поищу. Оно, наверное, соскочило, но должно быть где-то тут…

Вот только я ощупала себя, тщательно разглаживая все складки на платье, провела ладонями по креслу и полу, подняла коврик, заглянула в кармашек на двери, прошла по подъездной дорожке, поддевая мысками босоножек песок и раздвигая траву, а потом проделала всё это снова, попутно вспоминая, когда я слепла от бриллиантового блеска и невольно тянулась к земле под тяжестью камня и непомерных обязательств в последний раз – наверное, это было ещё в кафе, полжизни назад, – но кольцо так и не нашла.

– Ром, – пропищала я, вернувшись к машине и бесцельно метнув круг жгучего белого света по салону, – кажется, я его потеряла.

И Роман, не предпринявший ни единой попытки помочь мне в поисках, до восхищения равнодушный к пропаже ювелирного изделия, которое не только стоило безумных денег, но и будто открывало дверь в наше совместное будущее, вдруг рассмеялся. Громко. И невесело.

– Оно просто было не твоего размера, – сказал он.

Я поёжилась, отключила фонарик и хотела снова забраться в тёплый салон автомобиля, но Роман меня остановил:

– Я поеду, Мира.

– Как? Куда? Ночь же на дворе! Оставайся у нас. Ну, хотя бы до утра.

– Да нет, не стоит. Доберусь до аэропорта, дождусь ближайшего рейса до, – он пожал плечами, – куда-нибудь, потом пересяду на самолет до Амстердама. А там займусь тем, чем занимаются в Нидерландах нормальные люди.

– Будешь есть вафли? – пробормотала я.

– Ага, – усмехнулся он.

– Ром…

– Всё будет хорошо, Мира. И пусть… у тебя тоже всё будет хорошо.

Я не удержалась, нырнула в салон машины, встала коленями на кресло и порывисто обняла Романа, вдыхая задорно-горький аромат бергамота в последний раз.

– Езжай осторожно, ладно? Очень осторожно. И напиши мне, когда доедешь, что у тебя всё в порядке. А ещё, Ром… – и я перешла на шёпот, – прости меня, пожалуйста. Прости. Прости.

А потом он уехал.

И стало тихо и гулко.

И я поднялась на крыльцо, где меня встретила рыжая Делия, спрыгнувшая с перил и нетерпеливо уткнувшаяся носом в дверь в ожидании, когда я её открою, но я подхватила кошку на руки, рассеянно почесала её за ухом, погасила фонарь и посмотрела на нестерпимо звёздное небо.

Я по-прежнему была абсолютно пустой внутри.

Но внезапно впервые за долгое время я вдруг почувствовала себя – чистой.

Свободной.

Лёгкой.

А назавтра всё опять изменилось.

Глава 15

Звонок телефона въедливой трелью прорвался сквозь пелену сознания, на мгновение слился с рассыпающимися картинками нечётких сновидений, а затем вытащил меня в реальность, где заблудившееся в утреннем тумане солнце мягко озаряло спальню.

Серый и жёлтый.

Безупречный серый и освещающий жёлтый – почему-то вспомнилось, что именно они были главными цветами года[1], простыми и понятными, почти осязаемыми, способными превратить ведро скучной магазинной краски в стокгольмский белый, тот самый, которым я впервые за шесть лет перемазала пальцы, покрыла стены, наполнила самоё себя.

Я зажмурилась, пытаясь сохранить в памяти это нежное переплетение оттенков и отблесков, вдохнуть, выпить его, продлить момент, но телефон, великодушно умолкший на пару секунд, опять заверещал, и я на ощупь отыскала его в складках одеяла и приложила к уху.

– Мирослава, почему ты не берёшь трубку? – слишком громко для зыбкой прелести утра воскликнула мама. – Почему ты вынуждаешь меня набирать тебя снова и снова и нервничать? Ты в курсе, что это пагубно влияет на цвет лица? Боже, какая безответственность! Какая безответственность! Уму непостижимо! – Она шумно вздохнула. – Здравствуй.

– Угу, – промычала я.

– Ты что, ещё спишь?

– Угу-у…

– Ох, Мирослава! – И тут я ясно представила, как мама прикрыла глаза и неодобрительно покачала головой. – Ты хотя бы помнишь, какой сегодня день?

– Воскресенье, – прохрипела я, облизнула губы и уткнулась лицом в подушку.

– Да, и мы устраиваем гендерную вечеринку[2] для малыша Матильды. Мы же готовились целых две недели, как ты могла забыть?

– Потому что меня не приглашали, – невнятно пробубнила я в ту самую подушку.

– Отнесите к яблоням! – крикнула мама куда-то в сторону, а потом её голос снова стал режуще громким и чётким: – Что ты сказала?