Аркадия

Начинает нарастать шум. За последним поворотом осталось пройти еще сто метров. На прямой Грета легко идет вровень с лидером, ноги мелькают так, что очертания их неясны. Бок о бок девушки бросаются в рывок, зрители истошно кричат. Крох и сам торопит Грету голосом, прыгающим вверх-вниз, исступленным, и странным образом ему легче от этого безмозглого вопля. Последние десять метров девушки бегут грудью вперед, сильные, как лошадки. Потом переходят на шаг, едва выстаивая на дрожащих ногах. Крох не может понять, кто победил.

Теперь они ждут, Грета в толпе ласковых, ободряющих рук, другие девочки протискиваются к ней ближе. Арбитр пыхтит и совещается с тренерами, затем поворачивается к двум лидерам. Он что-то бормочет.

Грета кричит: Черт! – швыряет наземь бандану и топает прочь. Крох принужден выждать, пока сердце угомонится, и лишь потом подводит итог. Ну что ж, говорит он, очевидно, моя дочь проигрывать не умеет.

Но Ханна сияет, как солнце. Моя порода, говорит она.

Крох наклоняется ближе. Ты что, тоже не умела? – спрашивает он и сам, едва это произнеся, понимает, что так и было.

Нет. Быстрая я была, говорит Ханна. Вместе они смотрят, как Грета отдувается, собирается с силами у забора. Быстрая-пребыстрая, говорит Ханна и в такт здоровой рукой похлопывает по своим никчемным ногам, как бы похваливая их за все, что они когда-то с такой легкостью совершали.

* * *

Крох в лесу, на рассвете, вдыхает запах воды, рыбы и сладкой листвяной гнили, и солнце, пробившись сквозь верхушки деревьев, касается его там, где стоит он, про камеру совсем позабыв. Он стоит так тихонечко, что лань, не замечая его, наклоняет точеную головку и пьет из ручья. Вспышка рыжим: это вспугнутая лиса бежит, оглядывается на бегу, слепо врезается в лань и отскакивает, приземлившись на зад. Животные в ужасе озирают друг друга. Крох смеется, и они исчезают мгновенно, неуловимо. Оставшись один, Крох захлебывается смехом, так хохочет, что у него кружится голова. Что-то в нем сламывается, и этот слом наконец-то ощущается тем, что нужно.

* * *

У Греты появилась подружка. Ее зовут Йоко, у нее миленькое личико и звонкий смех. В это богом забытое местечко она попала по школьному обмену с Японией; теперь, когда в классе Грета, Йоко вечно торчит у них. Ей пора бы вернуться домой, но она не может: Япония на карантине, там уже десять тысяч погибло, улицы на фотографиях обезлюдели, а те, кто может себе это позволить, ходят с кислородными баллонами. Принимающие родители Йоко в Саммертоне – унылые, суровые христиане, вечерами они заставляют ее по часу играть на органе, а сами поют псалмы. Заезжая забрать ее из Зеленого дома, нетерпеливо сигналят и никогда не зайдут внутрь. За дочкиной дверью слышатся рыдания и нежное воркование Греты. Когда они появляются, обе опухшие от слез, то занимаются тем, что пекут печенье, смотрят фильмы и для урока литературы изготовляют панорамы по сюжетам хрестоматийных рассказов. За маленьким столиком мужчина и женщина; вдалеке холмы с белыми слонами. Под половицами сердце и свернутая в нем полоска бумаги, если развернуть, прочтешь историю; что и говорить, красноречивое сердце. Мозг, похожий на френологическую карту, сквозь него летит пуля, в каждой из секций – крошечное обозначение блаженства.

Последний проект Крох изучает часами. В бессонницу держит в руках эту коробку из-под обуви и разглядывает старательные, в долях мозга, рисуночки счастья. Если глядеть долго, всплывают его собственные видения. Вытянутое под белой простыней длинное тело Хелле, юное лицо Коула, когда тот впервые слушает “Дома святых”[43], морской еж, найденный в приливной яме, они с Гретой вынесли его на берег, он лежал у нее на розовой плотной ладошке, колючий, как конский каштан.

* * *

Ханну становится совсем уже невозможно понять. Приходится ей брать планшет Греты и двумя еще действующими пальцами выхватывать оттуда слова. Она лает от разочарования; она плачет по пустякам. За ужином, который готовит Крох: горошек и тофу на гриле, энчиладас с соевым сыром, старые рецепты Аркадии, которым он следует уже тридцать лет, – диалог Йоко и Ханны звучит, словно взят из сюрреалистической пьески.

Ханна: Авай ил о ампи эн оах ива, Око.

Йоко: Смесьно, Гланна! Ха-ха-ха!

Обе покатываются со смеху, а Грета с Крохом только и могут, что смотреть, на это недоуменно. Они переглядываются, исключенные из разлитого в воздухе ликования, и даже испытывают легкую зависть к косноязычным.

* * *

В разгар апреля Аркадия выглядит еще пустынней. Сильный ветер клонит деревья, так что они сгибаются совсем как девушки, когда те волосы моют; от ветра дребезжат окна Аркадия-дома. Как-то, блуждая по верхнему этажу, Крох в огромной ванне Лейфа находит енота, который крутит и крутит кусок мыла в своих гуманоидных лапках.