Аркадия

Астрид стоит в Пруду. Вода темными кругами помалу пропитывает ткань ее белого платья. Она наклоняется, ставит на лист кувшинки зажженную свечку и отталкивает его. Подхваченная длинной рябью, свеча движется к середине Пруда, там останавливается. К концу клонится жизни краткий век, проходит слава, меркнет блеск утех, разор и тлен я вижу пред собой, Ты, кто не тлен, прошу, пребудь со мной[44], надтреснутым голосом поет Астрид.

Ветра нет. Грета бредет по воде одна, опрокидывает корзинку. То, что было Ханной, падает в Пруд. Частицы потяжелее вода утягивает в себя. А тот пепел, что светлей и не тонет, расплывается поверху неспешным налетом.

В опустелый дом является черный пес. Крох принимает его всего, целиком, с зубами-когтями. Снаружи доносятся голоса, люди запивают соком пирожные в Сахарной роще.

Одну неделю, говорит Крох Грете. Дай мне неделю. А потом меня заберешь.

Грета, держась за свои острые локти, кивает. Смотрит, как он уходит к себе.

Все здесь по-прежнему, в стенах отрадный полумрак. Кровать, как две сложенные чашечкой руки, приглашает его прилечь.

* * *

Пейзаж в его голове. Плавные холмы, продернутые реками крови.

Без народу это место – ничто. Любимые люди являются, только позови. Эйб шагает, позвякивая поясом с инструментами. Грета, резвый промельк в лесу. На опушке возникает из теней Верда, ее белый пес в пятнах света. Титус, подхватив Кроха, подбрасывает его в небеса. Ханна тянется к чему-то рукой, молодая, золотистая, круглая.

Оно здесь, все, что ему нужно.

Если он не может быть бесконечен – его любовь сталкивается с возможным своим исчерпанием, его свет со своей тенью, – такова природа пейзажей. Лес сталкивается с горой, море – с берегом. Мозг сталкивается с костями, встречается с кожей, встречается с волосами; встречается с воздухом. Без ночи не было бы и дня.

Всякий рубеж, как заметила одна мудрая женщина, это не только конец, но и начало[45].

* * *

Грета карабкается позади него, удерживая его своей тонкой длиной. Но она составлена из полета и норы, сразу Хелле и Ханна, и в сумерках оставляет его, чтобы побегать.

Входит Луиза и, плача, целует его на прощание.

Входит Джинси с близнецами. Мальчишки спят, прижавшись к нему, и Джинси спит в кресле, лицо ее разлиновано лунным светом, рот открыт черной пещерой.

Входит Дилан, входит Коул, входит заведующий кафедрой, на которой числится Крох.

Входит Эллис, в руках у нее книга в твердом переплете, раскрытая, как готовая взлететь птица. Она все тут да тут, шепчет ему что-то на ухо.

Входит ночь, входит Грета, входит Астрид.

Входит Глория с маффинами, бубнит что-то над ним на своем гортанном языке, наверно, молитву.

В окно входит луна.

В планшете Греты – Йоко, которой наконец-то разрешили вернуться домой, в Японию; девочка играет на скрипке, но так плохо, что Грета, фыркнув, выключает ее.

Входит Астрид с авокадо и грибным супом.

Входит Эллис, кладет его голову себе на колени, поглаживает ему виски своими прохладными руками, что-то шепчет.

Входит Грета, входит Грета, входит Грета. С новой песней, с согретым на солнце помидором, с яблочным пюре и водой со льдом, с креветками, ломкими и желтыми, бесконечно повторяемое лицо Ханны, вырезанное на кости. Грета, как вода, как мир, всегда проникнет внутрь.

* * *

Первое дело – чай. Крепкий запах шиповника впускает призраков, печенье со вкусом аниса, вздыхающую подушку белой собаки, тесный с дымком коттедж, видение из прошлой его жизни.

А затем звезды мелькают в окне между ветками клена. Из-под кресла-качалки выходит мышь. Она молится, уткнувшись в розовые лапки, поглядывает на Кроха, оглаживает себя по толстеньким бедрам, совсем как домохозяйка, надевшая новое платье. Крох в голос хохочет, они этого оба пугаются, и мышь улепетывает. Кроху, когда мышка уходит, становится одиноко.

Вскоре внятна взору страница книги; одно предложение ведет за собой другое. Абзац можно разделить на части и проглотить. Потом рассказ. Потом роман – а ведь это целая жизнь, вставленная в обложку.

Когда он вновь просыпается, они уже в комнате.

Неделя прошла, папа, настойчиво говорит Грета.

Пора вставать, со стула говорит Эллис. Она взъерошена; Отто спит у нее в ногах.

Астрид, в дверном проеме, сама по себе столб света.

Папа, говорит Грета. Пожалуйста.

Усилие таково, как если бы пришлось выкопать себя из земли. Но он все-таки садится.

* * *