Аркадия

Да и внутри квартиры все было уныло: серый линолеум, мебель, полученная по благотворительности. Родители толклись рядом, лица в горе, вязком, как краска. Молчание между ними установилось и приобрело плотность мокрой губки. Ханна простаивала у окна, обхватив кружку длинными ладонями, пока чай не остывал. С наступлением зимы глаза ее потемнели. Когда она приходила с работы, из социальной клиники, где выполняла что-то административное, они молча ужинали. Квартира была на шестом этаже в доме без лифта. Эйб не мог спуститься на улицу без Ханны и Кроха, которые несли его на руках, и потому весь день кружил по квартире в своей новой коляске, купленной на пособие. Ездил и ездил, кругами по тысяче раз. Его колеса проторили след на ковре.

Но что Крох ненавидел сильнее всего во всем Внешнем мире, ненавидел иррациональной, до рвотных позывов ненавистью, так это золотую рыбку в зоомагазине через улицу, ее бесконечное унылое скольжение вдоль стекла. Он переходил улицу, чтобы по пути в школу не идти мимо этого магазина. Он самого себя опасался, так хотелось разбить кулаком окно, взять рыбку в окровавленные ладони и отнести ее вниз к реке. Там он опустил бы ее и отпустил в ужасающе холодную воду. Может, ее там проглотят в одну секунду, зубастый рот выскочит из темноты. Но, по крайней мере, хоть эту в секунду она почувствует плавниками живую сладость воды, не замаранной собственным умирающим телом.

Его друзья по Аркадии развеялись по свету, их было не сыскать. Заводить новых Крох не пытался. С учебой справлялся отлично, так что взрослые не докучали ему. Ханна и Эйб шевелили губами, улыбаясь, он кивал и поворачивался спиной. Он спал все дольше, просыпался все позже, а когда не спал, то запирался в ванной. Он стащил красную лампочку в фотомагазине, позаимствовал у Ханны денег на химикаты, и лишь в полутьме своей самодельной фотолаборатории, наблюдая, как на листе белой бумаги проявляется мир, чувствовал, что его прежнее “я” еще шевелится. Этот мир он мог контролировать. Мог создавать окошки, умещающиеся между ладонями, и рассматривать их, пока не начнешь понимать.

Весна его первого после Аркадии года сменилась летом. Каникулы, в школу ходить не требовалось, и он перестал подниматься с постели. Отказался есть. Похудел на двадцать фунтов. Когда он, замкнувшись, умолк, родители, которые сталкивались с этим и раньше, обратились за помощью.

Мрачные больничные коридоры, докторша, которая держала Кроха за руку, желе и консервированные фрукты, в кружок понурые люди, выбалтыванием выпихивающие своих демонов из себя в воздух, своего рода духовная перекачка. Время в тумане, Ханна у окна плачет в тисках виноватости – она призналась доктору, что передала свою тоску сыну, это ее грех. Крох смотрел на все будто издалека. Мать навещала его ежедневно, стригла ему ногти, расчесывала волосы, рассказывала истории, как маленького, держа на коленях. Каждое утро он глотал таблетку, и со временем столько химии осело в его организме, что она слежалась там в сверхпроводник, который повытягивал, одну за другой, магнитные щепки его самого. Со временем из них выстроилась баррикада между тоской и миром. С тех пор Крох каждый день глотает одну и ту же таблетку. Страшится того, что произойдет, если этого не сделать, и во мраке мозга убудет химических веществ. Но даже на таблетках случались длительные скверные оползни. Когда он заканчивал аспирантуру, тревога сожрала его целиком, он с месяц не выходил из квартиры; то же было после террористических атак на город; тихое сползание в никуда в первые месяцы после ухода Хелле. Из последнего он, пока что, не выкарабкался.

Преодолев первый приступ тоски, он вернулся в школу, окончил ее и плавно перешел в колледж. Второкурсником Корнеллского университета навестив Джинси, которая училась в Колледже Смита, узнал от нее, что Хелле вернулась из Норвегии. Так вышло, что Джинси стала узловым элементом сети аркадцев, это она отыскивала людей, поддерживала связь с ними. Именно Джинси несколько лет после первой встречи во Внешнем мире оповещала Кроха о том, как там Хелле. Какое-то время была моделью, демонстрировала, в основном, изделия местных фирм. Потом уехала в Лос-Анджелес. Потом – в Сан-Франциско. Потом попала в реабилитационный центр. Коул снова стал Кроху лучшим другом; двадцати четырех лет они столкнулись в продуктовом магазине, в двух кварталах от которого оба жили. Коул принял оповещение на себя: Хелле была замужем. Теперь в разводе. Она в Майами. Потом надолго пропала.

Внезапно Кроху исполнилось тридцать пять. Время, часто думает он, течет именно так. Он устал от бедности, от борьбы за внимание галерей, от немногих персональных выставок, которые теперь уже удовлетворения не приносят. Он вернулся к учебе, получил степень магистра и, следом, должность доцента в университете.