Аркадия (СИ)

И я не совсем понял, к кому она обращается, ко мне или к монстру. Восприятие у меня вообще стало очень своеобразное. Я так и не успел обернуться, чтобы увидеть Герхарда, Констанция плыла у меня перед глазами, а Делия существовала только в качестве голоса, и только Астрид - Астрид всегда была рядом.

Я не пошевелился, потому что не собирался слушать Делию и ее странные команды. Так и стоял, выставив перед собой меч, а вот существо замерло - на середине движения, совершенно неестественным образом. Оно будто расслабилось, и только статичные кости поддерживали его, как статую. Словно у игрушки кончился завод.

Аксель захлопал в ладоши в абсолютной тишине.

- Впечатляет! Хотя я и не о тебе, Адриан!

- Но все равно спасибо, - сказал я. Меч у меня вырвали, Аксель прошел мимо прогулочным шагом, сказал:

- Невероятно, Делия.

- Что? Я же на месте сидела.

Да уж, в отличии от Констанции даже не озаботилась сделать вид, что помогает мне. Но я не был в обиде. Не уверен, что сам был бы эмоционально вовлечен в подобную ситуацию, если бы сражалась она.

Аксель встал между мной и лягушкой.

- А ты, Адриан, смотри и учись, как нужно расправляться с моим любимчиком.

А потом он размахнулся и одним легким, совершенным и холодным движением снес лягушке голову. Отсеченная голова рухнула вниз, со стуком вывалился костяной язык, но глаза не изменились - они остались такими же неподвижными и мертвыми, какими и были.

Крови почти не было, а меня, что удивительно, почти не тошнило.

Глава 9

Драго видел ее и прежде, но никогда она не была так открыта перед ним, никогда не была так обнажена. Луна заглядывала сквозь пустую голову башни, и от луны ее безупречно белая кожа казалась серебряной, светящейся изнутри.

Он знал о ней кое-что: ее звали Роза, и это имя говорило о ней все. У нее была цветочная красота, у нее была нежная кожа и острые, как шипы ногти, от нее пахло медом и цветами, самым пленительным образом. Так получилось, что дети Неблагого Короля, к которым относился и он, не слишком тесно контактировали с детьми его спящего братца. Кроме, конечно, Каспара, но тот умел и желал убивать, был одной крови с ними. Роза была другой. За все те пятьсот лет, прошедших на Земле с тех пор, как он увидел ее, Драго так и не понял, чего она хочет, чего боится и на что надеется. Она жила в Белой Башне, в лесу. Все там было увито розами, и когда Драго тащил ее в замок, через лес, она вырывалась, ранилась о шипы, которые с таким упорством выставляла для обороны своего дома.

Когда он притащил ее сюда, ее тело было изранено, разводы крови украсили его, как ритуальный грим, от нее пахло землей, и грязные колени выглядывали из-под разорванного платья.

И все равно она вовсе не выглядела сломленной. Это было хорошо, потому что у Драго остались к ней вопросы.

Цепи охватывали ее запястья и щиколотки. Она могла двигаться, могла при желании даже упасть на колени, а вот лечь уже не могла. Многие недооценивают физическую усталость, она может быть худшей пыткой. Организм приспособлен испытывать довольно много боли, кроме того ее возможное количество разнится от человека к человеку. Усталость же это более определенная категория, здесь не нужно фантазий.

Ему это нравилось. Драго любил причинять боль, он создавал таких существ, чтобы они умели причинять боль в совершенстве, в самом чистом и возвышенном смысле, он был художником.

Но искусство не имело права отвергать дары самой природы, Драго был в этом убежден. С тех пор, как он приковал ее цепями прошло уже пять часов. У них еще было время, и было его много. Некому было ее защитить. Драго смотрел в ее красивое лицо, боль и усталость не оставляли на нем следов. Царапины темнели на ее безупречно белом теле, как орнамент неведомой культуры. Ее зубы блеснули при свете луны, она оскалилась, ощерилась, и это придало ее лицу дичайшую, первобытную красоту. Драго видел множество женщин, со многими спал и многих убивал, он знал их во всей завершенности их бытия, которая есть оргазм или смерть, во всей сладострастности их стремлений и тайн. И никогда прежде ни одна из них не казалась ему такой красивой. Даже искаженное страданием ее лицо оставляло себе ангельскую, ничем не опороченную красоту.

Драго никогда не сталкивался с таким упрямством, с такой потрясающей отстраненностью. Он был зависим от нее больше, чем она от него, хотя это в руке Драго была плеть, чей металлический наконечник Драго прокаливал у нее на глазах. Он вошел бы в ее плоть, как в масло, но Драго медлил, пытаясь высмотреть хоть тень страдания на ее лице.

- Давай, - прошипела она. - Ты же у нас монстр, создающий монстров, я ожидаю от тебя большего!