Аркадия

И не заботься, если кто-то, привыкший слушать, возможно, более изысканные звуки, презрительно посмеется над твоею простотой и назовет тебя грубой – ибо поистине, если вдуматься, в этом и есть твоя подлинная и главная хвала, – лишь бы только не отдалялась ты от лесов и от мест, для тебя подходящих. Но и здесь, знаю, не будет недостатка в таких, кто, строгим судом испытуя твои слова, скажут, что кое-где не вполне соблюла ты пастушеские законы, скажут, что не подобает выходить за пределы того, что кому прилично. Хочу, чтобы ты им, бесхитростно исповедуя свою вину, отвечала, что ни один пахарь, сколь бы ни был он искусен, не может пообещать заранее, что все борозды выйдут совершенно прямыми. Для тебя немалое извинение уже в том, что в твоем веке ты первая разбудила сонные леса и показала пастухам пример в пении уже позабытых ими песен. Ведь и тот, кто собрал тебя из этих тростниковых дудочек, отправился в Аркадию не как простой сельский пастух, но как образованный, хоть и безвестный юноша, и как изгнанник любви. Не говоря о том, что и в прошлые времена бывали пастухи столь дерзновенные, что речь свою возвысили вплоть до ушей консулов Рима; в их тени и ты, свирель моя, вполне можешь укрыться и защитить свое дело.

Но если, быть может, случится, что выйдет тебе навстречу некто другой, более благосклонного нрава, кто, сочувственно слушая тебя, проронит несколько дружеских слез, – о таком немедля вознеси горячие молитвы Богу, который, храня его счастие, да избавит его от бед, доставшихся нам с тобою. Ибо поистине, кто о чужих невзгодах скорбит, тот о себе самом поминает. Но боюсь, что такие будут редки, почти как белые вороны, перед намного превосходящей их толпою злоязычных. А против этих последних – не знаю, какими средствами снабдить тебя; только молю всей душой, чтобы ты, сколь возможно, держалась смиренно, с терпением перенося их удары. Хотя почти уверен, что такие усилия не понадобятся, если, как я тебе внушаю, захочешь ты пребывать среди лесов, втайне, вдали от молвы. Ибо кто не забирается высоко, тот не боится упасть; а упавший на ровном месте (что и случается-то редко) встает без вреда, не нуждаясь в помощи чужой руки. Из чего можешь принять за несомненную правду, что кто живет сокровеннее и дальше от людского множества, тот живет лучше[370]; и того среди смертных вернее назовут блаженным, кто, не завидуя величию других, скромно довольствуется своим жребием.