Аркашины враки

Неподалеку лежит на боку бронетранспортер. Вокруг гвалт и споры.

– Говорят тебе, это был гаишник! В форме.

– Не стракуй! Какой гаишник?.. На своей машине?!

– На личной. Не на служебной.

– На «Ниве»!

– Он выехал вон оттуда. Как даст газу, как врежется!..

– И жив?

– Не знаю. Говорят, все живы.

– Как Гастелло! Как летчик Гастелло протаранил! Читал про Гастелло?..

– Собака погибла.

– Чья собака?

– Не знаю. Какая-то собака. Такса. Сорвалась с поводка. Погналась за «Нивой».

– А где машина, где эта «Нива»?

– Увезли. И собаку увезли.

– А гаишника в наручниках увели.

Площадь. Идет митинг. Генрих видит знакомых, расспрашивает – не видали Сосо, режиссера со студии? Кто-то видел, кто-то нет. На ступенях у Дома Правительства рядом с трибуной сидят голодающие, дежурит неподалеку машина «Скорой помощи». Выступают ораторы. Их голоса гремят, но разобрать что-либо невозможно. Там, где Генриху почудились, или правда были, Сосо и Мария – их нет. Зато есть Валико со своим знаменем. На ступеньках среди голодающих Генрих видит племянницу Нину, дочь Лео. Она-то здесь почему?.. Бледная милая девочка, ей пятнадцать недавно исполнилось. Сидит, как васнецовская Алёнушка у пруда, свесив голову на колени. Рядом с нею хмурый юнец. Генрих подходит.

– Эй, кузнечик, ты что здесь делаешь?

Нино слегка поворачивает голову, слабо улыбается.

– Нинико! С ума сойти! Ты что, голодаешь?!

Мальчик хмуро смотрит на Генриха.

– Что вам надо от Нино? Кто вы такой?

– Я не с тобой разговариваю. Нина!

Девочка виновато смотрит на мальчика:

– Это мой дядя.

– Нина! Тебе же совсем плохо! Немедленно пошли домой! Лео знает, что ты здесь? Ты здесь давно?

– Дядя Гено, папа думает, что я уехала к маме. Я здесь два дня. Но ты, пожалуйста, пожалуйста, не кричи. Мне хорошо. Я просто хочу спать. Чико, скажи ему.

Мальчик с готовностью:

– Вы не имеете права командовать здесь! Хватит, накомандовались! Она никуда не пойдет.

Генрих садится рядом с Нино.

– Ниночка, Нино, кузнечик мой! Ты понимаешь, что будет с Лео, с бабушкой?

Нино обнимает Генриха, кладет ему голову на плечо.

– Когда ты стал клоуном, они ведь тоже переживали. Ты сам рассказывал. И папа рассказывал. И бабушка… Дядя Гено, голодать даже полезно. Я не умру. Я буду жить долго-долго. А бабушка и папа ничего не узнают. Если ты им не скажешь. Не говори им, хорошо?..

Генрих смотрит на ребят, сидящих вокруг. Он растерян.

– Как глупо! Зачем?.. И что же делать?..

Нино смотрит на Генриха со слабенькой, бледной тенью лукавства:

– Бабушка тоже не понимала, зачем тебе становиться клоуном. И разве быть всю жизнь клоуном не глупо?

– Кузнечик, тебе всегда нравилось, что я клоун. И потом, я на самом деле клоун. Кто же еще?..

Встревает мальчик:

– И мы – на самом деле!..

– На самом деле голодающие? Это что, профессия, судьба, призвание? – Генрих поворачивается к Нино, говорит нежно, не без ехидства: – Я знаю, ты любишь бабушкины булки с изюмом.

– Я изюм выковыривала… – Нино вздыхает. – Мне даже булок с изюмом не надо. Есть больше вообще не хочется… – Генрих в ужасе. – Дядя Гено, не надо так. Мы просто хотим свободы. Я тебя очень люблю. И папу, и маму, и бабушку. Вы хорошие. Но вы нам не нравитесь. Мы не можем жить, как вы.

Мльчик снова встревает:

– Да, вы нам не нравитесь!

– Дядя Гено, я очень, очень хочу спать. Со мной здесь друзья. Мы не уйдем отсюда. Пожалуйста, дядя Гено, уходи! Только покажи Чико, как ты отламываешь пальцы. Чико, смотри.

Генрих «отламывает» пальцы и расшвыривает их. И отходит, не зная, что еще сделать.

Возле машины «Скорой помощи» стоит, величественно скрестив на груди руки, знакомый врач, Генрих идет к нему.

– Привет, Нико!

– Привет! Как дела, Генрих? Говорят, тебя поколотили в Павлодаре?

– Двинули по коленке. Вот, хромаю. Ничего серьезного.

– Да? Милости просим, починим. Рука не беспокоит? (Берет руку Гено, сгибает в запястье).

– Как будто ничего. Прошло, как не было. А что у тебя тут?

– Сам видишь. Дети.

– Слушай, это опасно?

– Что опасно? Все это?

– Да нет, голодать. У меня здесь племянница.

– Ну, как тебе сказать, Генрих… Вообще голодать иногда полезно, особенно нам с тобой. Только нужно каждый вечер перед сном делать клизму. А так – хорошего мало. Они же еще и не спят почти. Особенно опасно переохлаждение. Голодающие девочки всю ночь напролет сидят на камнях. А ведь им рожать!.. Да ты не пугайся. Мы же здесь. А которая твоя?

– Вон та, маленькая, голова на коленках. С нею рядом еще тощий птенец с большим клювом. Это моя, зовут Нино.

– Ну, этой еще рожать не скоро. Не волнуйся, Генрих, буду приглядывать за твоей Нино. Но ты все же принеси какое-нибудь одеяло, подушку.

– Слушай, а нельзя их всех куда-нибудь по больницам?

– Ну, старик, я же не полицейский. Да и ты знаешь наши больницы – больных-то класть некуда.

– Ладно. Я на тебя надеюсь.

Возле трибуны, за ограждением Генрих видит Сосо с видеокамерой, снимающего плакаты вокруг трибуны. На одном по-грузински и по-английски написано: «Русские оккупанты – убирайтесь вон!» Приписка по-русски: «И из Армении тоже». Генрих пытается пройти за ограждение. Спорит с седоусым сержантом.