Аркашины враки

Он смешит соседей за столом, много ест, но почти не пьет. Внезапно у него снова темнеет в глазах, и в этой тьме снова у иллюминатора сидят солдаты в пятнистой форме. Генрих как бы выпадает из-за свадебного стола, а когда возвращается, то слышит, что дядя Гиви поднимает тост. Тост за Сталина.

Генрих встает, отставляет свой бокал.

– Дядя Гиви, я не буду пить.

Дядя Гиви краснеет, над столом повисает тягостная тишина.

– Ты мой гость, Генрих, ты мой дорогой гость. Я прошу тебя, выпей.

– Дядя Гиви, я не могу.

– Ну, что ж… – Ищет глазами и находит младшего сына. – Ты, Анзор, останешься здесь с нашим дорогим Генрихом и с теми, кто пожелает с ним остаться. А мы все – все мои друзья и родственники – перейдем на первый этаж, к Варфоломею. Не выгонишь, Варфоломей?

За столом шум, растерянность, кто-то начинает собираться.

Встает старый человек.

– Дай сказать, Гиви. Дай сказать.

– Прошу тебя, Георгий, говори.

– Вот что, дорогой Гено. Я знал тебя еще совсем маленьким, когда твой отец сидел в лагере. Это хорошо, что ты помнишь отца, его боль и обиду… – Вдруг Георгий поворачивается к старушке, сидящей рядом. – Слушай, Манана, ты помнишь свою корову, которая была у тебя во время войны?

– Как же, Гия, как же! Хорошая была корова, всех моих детей она выкормила, и соседям молока хватало, – Манана выходит из задумчивости и взмахивает рукой в такт своей речи.

– Да, Манана, твоя корова спасла твою семью. Не зря ты ее помнишь. Но послушай, Манана, если б я, упаси Бог, назвал тебя коровой, ты бы обиделась. И была бы права. А вот если бы я сказал, что ты любила своих детей, защищала их, как волчица защищает своих волчат? Ты бы не стала на меня обижаться. А ведь кто такая волчица, подумай! Кровожадная убийца! – рассуждает Георгий.

Он поворачивается к старику на другом конце стола.

– Михо! У тебя еще жив твой ишак? Жив! Хороший ишак, скажи? Еще бы! И ест мало, и трудолюбив. Правда, упрям, как ты сам. Но он главный твой помощник! Ты бы заплакал, если б он сдох. И я бы заплакал. Но если б я назвал тебя ишаком, как бы я тебя обидел!.. Никогда я тебя так не назову. Я назову тебя… ястребом! Слышишь, Михо, ты – ястреб. И мой старый друг. А ведь сколько цыплят таскает ястреб каждый год с твоего двора! Георгий поворачивается к Генриху.

– Гено, мой старший брат делал со Сталиным революцию. Его расстреляли в тридцать седьмом. Муж моей сестры восемь лет валил лес на Урале. Моя тетка, сестра моей матери, вместе со всей семьей была сослана в Среднюю Азию, только внуки ее возвратились… Все это сделал Сталин. Он был кровожадным волком, он был ястребом, он был беспощадным тигром. Для всех! Для всех… Так выпьем же за волка, за ястреба, за тигра. Пусть помянется ему на том свете все, что он натворил на этом.

Пьет.

Генрих пьет до дна свой стакан. Все с облегчением пьют.

Новая волна веселья за столом. Гости кричат:

– Гено, спой! Генрих, спой нам!

Генрих берет гитару, поет:

– Взял девчонку за ручонку
– Оделиа-ра-ну-ни.
– Ты пойдешь со мной, девчонка! —
Оделиа-ра-ну-ни.
Мать ее кричит вдогонку —
Оделиа-ра-ну-ни:
– Поцелуй мою девчонку!
А потом верни!

Все подпевают, смеются.

Только мама Генриха плачет. Она тихонько встает из-за стола, уходит на кухню. Генрих, закончив песню, идет за ней.

– Ну что ты, мама!

– Ты знаешь, что я…

– Эту песню любила петь Нина. Я думал, тебе будет…

– Генрих, Генрих, как ты жесток. Ты так и не можешь простить мне, что я взяла тогда Ниночку и мы пошли к этой проклятой статуе.

– Отец не пошел.

– Ну да, он всегда был не как все. А я была как все. Пошли все мои друзья, все сослуживцы, и с детьми. И отец твой меня понимал, он знал, какая я. Какая я дура. – Плачет. – Конечно, я виновата, я не сберегла вас всех. Отец скончался молодым. Бедная моя Ниночка, моя умница… И Лео несчастен. И ты, и ты… Думаешь, я не читала эту газету?

– Господи, ну это уж действительно чепуха.

– Я знаю. Потому и делаю вид, что не читала. Только бы внуки мои были счастливы, только бы их жизнь была светла. И чтобы у тебя был сын, и чтоб на тебя я порадовалась, ведь ты не так уж и стар.

– Мама, мама, мама… Ну не плачь. Ну прости меня…

На кухню выходит женщина с посудой, Генрих уводит мать в соседнюю комнату. Там включен телевизор. На экране диктор с перепуганным лицом говорит:

– …надвигается катастрофа!.. На площади перед Домом Правительства концентрируются огромные массы людей. Среди них немало вооруженных деструктивных элементов. – Голос диктора дрожит. – Умоляю вас, разойдитесь!

Генрих вскакивает, кричит в потное лицо диктора, будто тот может услышать:

– Что ж ты из ящика на весь город об этом говоришь, а не идешь на площадь, не уводишь детей!.. Они там телевизоры не смотрят!..