— Будем ехать всю ночь?
— Конечно. Но можем и остановиться, если захотите. Самое главное — перестать болтать и начать действовать. Чем быстрее мы окажемся на трассе, тем скорее доберемся до места. Надо эту тетрадь во что-то упаковать.
Он встал из-за стола и подошел к журнальному столику, где рядом с грудой бумаг лежала тетрадь. Но прежде чем он успел до нее дотянуться, ее схватила Зинаида.
— Это мое, — сказала она по-английски. — Что?
— Мое.
— Верно, — сказал Келсо. — Отец оставил тетрадь ей.
— Но она нужна мне на время. — Нет!
— Она что, сумасшедшая? — воззвал О'Брайен к Келсо. — А если мы найдем Анну Сафонову?
— Предположим. Что вы, собственно, хотите снять? Как старая, седовласая возлюбленная Сталина читает телезрителям свой дневник?
— Что за глупости! Послушайте, люди охотнее станут с нами разговаривать, если у нас будут доказательства. Поэтому тетрадь должна быть с нами. И почему она принадлежит ей, в конце концов? Она принадлежит ей не больше, чем мне. Или кому угодно.
— Потому что таково было условие, помните?
— Условие? Такое впечатление, что вы заодно. — Но О'Брайен быстро вернулся к прежней льстивой манере: — Вы же сами понимаете. Непредсказуемый, оставлять тетрадь здесь, у нее, небезопасно. Где она ее спрячет? А если к ней нагрянет Мамонтов?
С этим Келсо вынужден был согласиться.
— Тогда почему бы ей не поехать с нами? — Он повернулся к Зинаиде. — Поедем вместе в Архангельск.
— С ним? — сказала она по-русски. — Никогда. Он угробит нас.
Келсо начал терять терпение.
— Отложим поездку, — раздраженно бросил он О'Брайену, — пока не снимем копию.
— Вы же слышали прогноз. Через день-другой мы туда не доберемся. А потом, это же сенсация. Сенсации не ждут. — Он возмущенно взмахнул руками. — Проклятье, я не могу целый день препираться тут с вами. Мне нужно заняться экипировкой. Кое-что запасти в дорогу. Да нужно двигаться, в конце концов. Вправьте же ей мозги, ради бога.
— Я вам говорила, — сказала Зинаида, когда О'Брайен выскочил из кабинета, хлопнув стеклянной дверью. — Я говорила, что ему нельзя доверять.
Келсо откинулся на спинку дивана и принялся растирать лицо обеими руками. Ситуация становится опасной, подумал он. Не в физическом смысле, — это почему-то казалось ему маловероятным, — но в профессиональном. Теперь он явственно ощущал именно профессиональную опасность. Прав был Эйдлмен: все эти крупные подделки подчиняются общему правилу. И главная опасность тут — поспешные суждения и выводы. И вот он, с репутацией опытного ученого, что же он сделал? Прочитал один раз эти записки. Только один раз. Он не предпринял даже элементарной проверки: соответствуют ли упоминаемые в них даты известным фактам биографии Сталина, относящимся к лету 1951 года. Он представил себе реакцию своих коллег, которые в настоящий момент покидают, наверное, воздушное пространство России. Если бы они увидели, как он обращается с...
Эта мысль встревожила его сильнее, чем он готов был в этом признаться.
А ведь на столе лежит еще одна кучка бумаг, обтрепанных и пожелтевших от времени. И он к ним даже не прикоснулся.
Он натянул перчатки О'Брайена и наклонился над столиком. Для пробы провел указательным пальцем по серому слою плесени на верхнем листе. Под ним показался текст. Он потер еще раз и увидел буквы: НКВД.
— Зинаида, — позвал он.
Та сидела за столом О'Брайена и перелистывала тетрадь,
Келсо попросил у нее туалетные щипчики, чтобы снять верхний лист. Он сходил, как омертвевшая кожа, осыпаясь то тут, то там, однако давая возможность разобрать отдельные слова на следующем листе. Это был документ, отпечатанный на пишущей машинке, по всей видимости — журнал наблюдения, помеченный 24 мая 1951 года и подписанный майором НКВД И. Т. Мехлисом.