Архангельская Мария - Пес войны

- Я бы даже сказал, мудрость, - согласно кивнул Лавар. - Хвала Богам, теперь я верю, что будущее Империи в надёжных руках. Однако, господа, нам следует вернуться к делу. Итак, два вопроса: наследник и Малый совет. Кто хочет высказаться?

- Да что тут думать, - вступил в разговор министр государственных работ, - или канцлер Лавар, или маршал Дарнилл. Оба они были при Императоре ещё до провозглашения Империи, оба умны, опытны и не стары, оба весьма уважаемы и новым Императором, и народом. И у обоих есть сыновья.

- Нет, - резко сказал маршал, - я отказываюсь. Я военный, а не политик, и мой сын тоже не обладает качествами, необходимыми для правителя. Я отдаю свой голос за канцлера Лавара.

- Благодарю вас, маршал, - чуть растерянно отозвался канцлер. - Однако, может быть, есть и другие кандидатуры?

Ответом было молчание.

- Значит, вы, Лавар, - хмуро усмехнулся Дарнилл. - И знаете, хоть мы с вами и не всегда ладили, я рад за вас. Полагаю, голосовать не нужно? Тогда обсудим второй вопрос...

Покинув Зал совета, Керн остановился в императорской приёмной, прикидывая, что делать дальше. Идти к себе не хотелось - там наверняка уже собралась половина двора, спеша попасться на глаза новому правителю. Стервятники! И спрятаться от них негде, хотя во дворце уйма комнат.

Из-за двери в личные покои доносились приглушённые голоса - жрецы и слуги обряжали тело. Туда тоже нельзя. Ему хотелось остаться одному, совсем одному, и чтобы его никто не трогал хотя бы пару часов. Войти в отцовский кабинет он почему-то чувствовал себя не вправе, по крайней мере, сейчас. И, немного подумав, он отправил дежурного секретаря за ключами от покоев Фрины.

В комнатах мачехи всё оставалось таким же, как было при её жизни. Их содержали в полном порядке - нигде ни пылинки, в вазах свежие цветы, в очаге горкой сложены поленья, светильники заправлены маслом... Отец никогда не заходил сюда, да и Керн был здесь в последний раз вскоре после похорон, больше трёх лет назад. Тогда он, исполняя волю Фрины, отобрал те из её драгоценностей, которые она хотела отослать в дар в храм своего Бога.

- А остальные подари своей дочери, - сказала она тогда. - Или невестке, если не будет дочерей. - И в ответ на его удивлённый взгляд пояснила: - Твоя жена получит драгоценности твоей матери. А мои пусть носит моя внучка.

Но тонкую золотую цепочку - первый подарок отца - она никогда не снимала и попросила положить с ней в могилу.

Вот она, шкатулка, так и стоит на столике у окна, а рядом - серебряное зеркало, гребень из слоновой кости и овальная стеклянная чаша с горстью серебряных шпилек.

- Мы оба с тобой осиротели, малыш, - сказал отец, вернувшись с похорон. И от этого "малыш" и "мы с тобой" у Керна тогда сжалось горло, в точности как сейчас. Он боготворил отца, но никогда не ревновал его к брату, он привык быть вторым. И для Фрины он тоже был вторым - хотя она и любила его больше, чем Лериэна, но первым для неё всегда был отец.

Керн прошёл в глубину комнаты, к очагу. Там стояло любимое кресло мачехи, и рядом - скамеечка, на которой он любил сидеть в детстве, слушая рассказы о прошлых временах или сказки, которых Фрина знала великое множество. Он сел на эту скамеечку, обхватив колени и чувствуя, как разжимается тот тугой обруч, что стиснул его грудь, когда он увидел отца мёртвым. И тогда пришли слёзы.

204