Архангельские былины и исторические песни, собранные А. Д. Григорьевым. Том 1

Все 4 варианта былины «Илья Муромец и Сокольник» относятся к архангельско-беломорской версии сюжета: кратко описывается богатырская застава под Киевом, в редуцированном виде представлен второй сюжетный план (взаимоотношения «нахвальщика» с матерью); в одном из текстов сын Ильи Муромца назван «Подсокольником» (№ 26). Несмотря на очевидные признаки разрушения традиции (пропуск ряда эпизодов, сбивчивое повествование, переход с песенно-стихотворного строя на прозаический пересказ) в онежских записях встречаются оригинальные поэтические формулы и архаичные детали, свидетельствующие о недавнем бытовании местной модификации сюжета. Большинство сказителей, видимо, считали мать «нахвальщика» русской (имя — «Федосья», «Марья», «Омельфа», отчество — «Тимофеевна»). Два исполнителя полагали, что их варианты занесены на Онежский берег со стороны (№№ 2 и 8), третий заявил, что усвоил старину из книги (№ 8). Однако анализ позволяет считать тексты местными по происхождению.

Оба варианта былины «Две поездки Ильи Муромца» (название, вероятно, дано собирателем) записаны в дер. Колежма. Они местами совпадают почти дословно и представляют собой продукт распада более сложной по структуре эпической песни «Три поездки Ильи Муромца». Не случайно в обоих текстах сохранился мотив трех дорожек и исправление богатырем надписи на «сером валючем камне». В такой же редакции первая часть «Трех поездок Ильи» зафиксирована на Карельском берегу, на Выгозере (в былине Ф. Никитина конспективно рассказывается и о третьей поездке героя — Гильф., № 171). Всюду сказители использовали устойчивую формулу для характеристики раздумий богатыря на распутье, упоминали «Индею богатую» и «Корелу проклятую». (В других районах русского Севера эти топонимы чаще встречаются в былине о Дюке, но в записях из Поморья и с Выгозера их нет — Гильф., № 180; РПКП, № 193). В деталях повествования онежские варианты несколько отличаются от записей с Карельского берега. На Илью нападают 40 разбойников (в других поморских текстах — 40 тысяч); словесная перепалка с ними не дробится на несколько составляющих; богатырь избивает нападающих «шоломом»; обе певицы назвали разбойников «тотаринами». В рассказе о второй поездке сохранены разные элементы прототекста. В обоих вариантах формула отказа Ильи ложиться «ко стенке спать» оригинальна: «Дорожные люди не у стенки спят».

Онежские записи «Добрыни в Алеши» — особая редакция, композиционно-стилистически близкая к другим архангельско-беломорским модификациям сюжета. В них не развернут эпизод узнавания Добрыни матерью; о предстоящей свадьбе своей жены и Алеши Поповича богатырь узнает случайно от «калики перехожей»; поменявшись с ним платьем, он отправляется на свадебный пир. Как в ряде мезенских и кулойских вариантов, жена по игре на гуслях начинает догадываться, что гостей развлекает переодетый Добрыня. Оба текста завершаются иронической формулой северо-восточных регионов русского Севера: Ищо столько Олёшенька жонат бывал, ищо столько Поповиць с жоной сыпал». Онежские певицы не описывают поездку Добрыни, главный герой оказывается на несколько лет выключенным из повествования. Не исключено, что это — результат упрощения более сложной по составу эпической песни. На Зимнем берегу, Мезени и Кулое былину о неудавшейся женитьбе Алеши Поповича часто соединяли с сюжетом «Добрыня и змея». Следы контаминации есть и в тексте А. Коппалиной (№ 19). Мать предупреждает богатыря о возможной встрече со «змеей семиглавой». Мотив не получает развития. Полузабыт смысл опускания именного перстня в чару с вином. В обоих вариантах этого достаточно для восстановления супружеских прав Добрыни, что ослабляет эмоциональный заряд повествования. (Обычно богатырь велит жене: «Пей до дна — увидишь добра, а не пьешь до дна — не увидишь добра», после чего следуют драматические объяснения троих участников интриги.)