Архангельские былины и исторические песни, собранные А. Д. Григорьевым. Том 1

Сыропегая, соропегая — серо-пегая.

Тер(ь)ма — терем.

Тилёк (род. падеж множ. числа) — телег.

Тма (тьма) — счетная единица древности: десять тысяч.

Толь (род. падеж единств. числа) — той.

То(а)рханная грамота — государева грамота, освобождавшая от пошлин, податей, даже суда («несудимая» грамота); здесь: грамота об особых правах на безденежное питье в кабаках.

Тоценьице — точеньице (от: «точить» — изъедать, изгрызать).

Тур (богатырский) — военное искусство.

Тусьние ребра — тучные.

Тыра — см. Кутыра.

Убай — баюкать.

Углановья (уланы) — ханские чиновники, знать эпохи татарщины.

Угорьцы (огорьцы), угурьци, уюрьцёё — горящее уголье.

Укладничок (нож) — стальной.

Умыльня — мыльня.

Уразина — орясина (дубина, жердь, оглобля), способная служить оружием.

Утулить (сердце) — утолить (спрятать, укротить).

Хварасья («матёнка»-хварасья) — здесь: хворая, занедужившая.

Ходенки — сходни.

Хрупщатая — хрущатая (см.: Крупцатая).

Ца(я)ра — чара.

Церкасные — черкасские, черкесские.

Церляной — червленый: ярко-малиновый, пурпурный.

Цостовать — чествовать.

Цюса — серьга.

Цють — чуять, слышать.

Цюхарь — глухарь.

Цяша — чаша.

Челомбитьице — просьба, наказ; буквально: низкий поклон.

Чокотцы — см.: Щокотци.

Шеймы — якорные канаты.

Шолцят — щелкают.

Шохматинский (шелк) — шемахинский, из прикаспийского г. Шемаха (Азербайджан).

Штить — читать.

Штыки — мелкие штуки, куски, дребезги.

Шурматить — играть, жонглировать ручным оружием.

Шшап — щеголь.

Щокоты, щокотци — чоботы, чоботочки, башмачки.

Яблучко — 1) шар — головка булавы, палицы; 2) завершение таранной части копья, смыкавшейся с древком, — как изображалось на лубочных картинках.

Ягрышки — ядрышки.

ТЕКСТОЛОГИЧЕСКИЕ ПОЯСНЕНИЯ

Настоящее издание впервые почти за сто лет жизни Собрания архангельских «старин» Александра Дмитриевича Григорьева в отечественной и мировой науке и культуре воспроизводит все три книги: «Архангельские былины и исторические песни, собранные А. Д. Григорьевым в 1899—1901 гг. с напевами, записанными посредством фонографа», — том I. Часть I: Поморье. — Часть II: Пинега. Изд. Императорской Академии наук. М., 1904; том II. Кулой. Изд. Чешской Академии наук и искусства. Прага. 1939; том III. Мезень. Изд. Императорской Академии наук. СПб., 1910. Издание воскрешает подготовленный самим собирателем текст в его подлинности.

А. Д. Григорьев выступил как собиратель и публикатор собранных им памятников эпического песенного народного творчества с устремленностью зафиксировать и передать в печати особенный диалектный их облик, вначале не имея фонографического аппарата (фонограф появился с момента второй экспедиции на Пинегу, Кулой и Мезень), но четко сознавая необходимость его использования. Впрочем, последующее применение фонографа получило лишь ограниченный характер (запись 5—10 стихов песен от избранных исполнителей, иногда с добавлением горсточки последних строк) — в основном из-за громоздкости и неудобности тогдашней звукозаписывающей техники.

Попытка дать фонетически точную, адекватную исполнению словесную запись поющихся стихов с помощью карандаша обрушила на собирателя немало трудностей. Вторичное прослушивание текстов не давало буквальной тождественности первому исполнению: всякое повторение несло неизбежные отклонения, звуко- и словозамещения, серьезно обновляло облик и окраску текста. Нелегко было выработать надлежащую скорость письма. Колебания сопровождали выбор знаков передачи того или иного фонетического явления, поиски выгоднейших способов использования пунктуации. При этом Григорьев подчас ставил перед собой и сопутствующие задачи: ему хотелось безошибочно ухватить в живом исполнении и группировки слитно пропеваемых слов, и отметить паузы-остановки внутри пропеваемых стихов, зарегистрировать сжатость и растяжения слогов. Внимание от этого смещалось с общего смысла исполняемого произведения на его микроструктуру, что не могло не отражаться на результатах записи, где проявлялись эпизодичность, непоследовательность фиксации тех элементов текста, которые в завершенных григорьевских публикациях то рисуются с известной отчетливостью, то исчезают. Кроме того звукообраз некоторых повторяющихся стихов, формул иногда несет черты-вкрапления рефлекторной книжной нормативности (от этого не избавлены ничьи самые лучшие записи, произведенные от руки), но иногда их утрачивает. То, что наблюдается при экспедиционной работе и в новый «магнитофонный» век, что требует всякий раз оглядки, проверки достоверности графической карандашной записи показаниями магнитофонной пленки, — в начале 20 века оставалось вне возможностей контрольных прослушиваний.