Архат

Он побрел к дому, съежившись и обхватив себя руками. Входная дверь подъезда распахнулась. Навстречу выходил человек с опущенной головой покрытой черным капюшоном скрывающим лицо. Заметив Луку, он остановился в дверном проеме. Не двигаясь, они смотрели друг на друга. Затем незнакомец скинул капюшон и глаза Луки расширились, а челюсть отодвинулась к низу. Перед ним стоял Марк.

Лука так много хотел сказать, но мысли путались и он бубнил невнятные звуки. Марк улыбнулся. Лука обнимал его и прыгал вокруг как маленький ребенок вне себя от радости.

– Ян! Ян вмазывается! – первое, что крикнул Лука, когда к нему вернулась речь.

Марк покачал головой.

– Пойдем! Пойдем скорее к тебе домой, – сказал Лука, схватив его за руку.

Марк вопросительно посмотрел на него.

– Твоя мать… Она же от радости до потолка будет прыгать! Пойдем скорее, а то она все эти дни в запое. Пошли!

– Я не могу… – сказал Марк спокойным голосом.

– Но почему?!

– Лука… Я умер.

Острый холод пробежал по всему телу. С криком ужаса широко открылись глаза. Лука сидел на кровати в своей комнате и удивленно разглядывал шнур капельницы подведенной к сгибу руки.

– Продрыхся! – прогремел злобно голос матери из кухни в ответ на его крик.

Дрожь сменил пронизывающий до костей жар. Горло болело и сильно распухло. Все тело обволакивала слабость. На лбу блестели капли пота.

– Я уж думала, подохнешь, – сказала она, входя в комнату с укоризной глядя на него.

Луке показалось, что она сильно похудела, а на зареванном лице появился отпечаток скорби.

Она аккуратно сняла лейкопластырь и вытащила иглу, отодвину в сторону капельницу. Руку сдавила боль.

– Пятый день под ней валяешься – проворчала она, посмотрев искоса на капельницу. – Я когда с работы вернулась – ужин решила сготовить. Тут мать рыжего – Любка, влетает «твой-то» говорит «посреди двора в грязи валяется у лавочки». Тот час скорую вызвали, подбегаем, а ты в слякоти валяешься, гляжу – дышишь. От сердца чуть отлегло. Ливень лупит, и как назло нет никого. Пришлось с первого этажа мужиков просить, чтобы тебя занесли. Вот позорище-то!

Как занесли тут же и скорая приехала. Стали пульс прощупывать, вены смотреть и фонариком в зрачки светить. «Передозировка» говорят «накушался он у Вас чего то». Между собой начали спорить, чего делать. Один говорит «промывание нужно». Второй мямлит, мол «не знаем, чего наглотался и мало ли какая реакция, может быть». Как только таких олухов во врачи-то берут?! Наспорились, поставили капельницу и велели менять пока в сознание не придешь. На третий день стала думать, что так и проваляешься овощем.

А Любка от меня домой вернулась, в комнату зашла, там музыка играет, и сыночек в кресле развалился, башку назад опрокинул, зенки открыты, а зрачки за веки закатились. Под ногами шприцы валяются. Она ладонь к губам подносит – не дышит. Ох, вот где беда то!

Обратно ко мне вся зареванная прибегает и слова сказать не может. Но я и без слов уж догадалась. Врачи как раз капельницу тебе ставили, потом все к ней пошли. Повозились, повозились и говорят «два часа как умер». Она стоит не моргает как будто и не слышит их.

Пришлось с работы отпрашиваться и все дела с похоронами на себя брать. На третий день схоронили. Любка от шока так и ходила как мумия. С поминок вернулись, ты овощем валяешься, решила проверить ее. Прихожу, а она еду готовит, спокойная как ничего и не было. Я ей говорю – ты не наелась что ли? А она улыбается только как дурочка и отвечает «скоро сынок вернется, а он у меня за обе щеки уплетает». Я значит, в сторонку и скорую вызывать. Приехали трое: врач тощий с козлиной бороденкой и два здоровых санитара, я их у подъезда встретила, все объяснила. Заходят и спрашивают:

Где сын то Ваш?

Он все чаще с друзьями… А я вот и дозвониться все никак не могу. Но скоро должен вернуться. Он обычно поздно у меня возвращается.

Амбалы переглянулись, под локти взяли и в дурдом.

Вчера с Надькой ходили навещать. Стоит у окна с видом, будто мешком по голове огрели. Нас завидела, вроде по привычке улыбнуться хочет, губы кривит, а не получается. «Тоскливо здесь» говорит. «Вот стою все жду, когда сыночек навестить придет. Соскучилась. Из родных только он и остался». А сама говорит и не замечает, как слеза тянется по щеке, – мать всхлипнула. – Она же больше жизни этого дурака любила. Все для него! Любую шалость. По ночам вкалывала чтоб должность свою на кафедре получить и все для того чтоб ему учиться полегче, да чтобы жилось послаще. Все для него одного, жила как его прислуга, все его выходки спускала, а он колоться! – продолжала она дрожащим голосом. – И ты вон туда же… Валяется в луже упоротый чем-то… Тоже меня, что ли в психушку отправить решил?! Ни себя, ни матерей, ни во что не ставите! Никого не жалеете! – кричала она, всхлипывая от рыданий выходя из комнаты.