Архетипы и коллективное бессознательное

²⁸ Я убежден в том, что растущая скудость символов имеет свой смысл. Подобное развитие абсолютно логично. Теряется все то, о чем мы не задумываемся, и что тем самым лишено значимой связи с развивающимся сознанием. Тот, кто сегодня попытается, подобно теософам, прикрыть собственную наготу роскошными одеждами Востока, будет не верен своей истории. Человек не опускается до попрошайничества только затем, чтобы потом вырядиться в индийского царя. Мне кажется, лучше уж признаться в собственной духовной нищете и утрате символов, нежели претендовать на владение богатствами, законными наследниками которых мы не являемся. Нам по праву принадлежит наследство христианской символики, только мы его каким-то образом растратили. Мы позволили рухнуть дому, который выстроили наши отцы, а теперь пытаемся проникнуть в восточные дворцы, о которых наши предки не имели ни малейшего представления. Тот, кто лишился исторических символов и не способен удовлетвориться суррогатами, оказывается сегодня в трудном положении: перед ним зияет пустота, от которой он в страхе отворачивается. Хуже того, вакуум заполняют абсурдные политические и социальные идеи, отличительной чертой которых является их духовная бедность. Если человек не может смириться с этим педантичным догматизмом, он вынужден всерьез задуматься о своем так называемом доверии к Богу. Впрочем, обычно страх, что все пойдет не так, осмелься он на это, оказывается сильнее. Подобный страх не лишен оснований – чем ближе Бог, тем большей кажется опасность. Опасно признаваться в собственной духовной бедности: кто беден, тот полон желаний, а судьба желающего в той или иной мере предопределена. Как гласит швейцарская пословица, «за каждым богачом стоит один дьявол, за бедняком – два».

²⁹ Подобно тому, как в христианстве обет мирской бедности отвращает разум от благ мира сего, духовная бедность подразумевает отречение от фальшивых богатств духа – не только от жалких остатков великого прошлого, именуемых сегодня «протестантской церковью», но и от всех соблазнов благоухающего Востока, чтобы в конце концов в холодном свете сознания мы могли узреть бесплодный мир во всем его убожестве.

³⁰ Эту нищету мы унаследовали от наших предков. Мне вспоминается подготовка к конфирмации, которой руководил мой отец. Катехизис навевал на меня невыразимую тоску. Однажды, перелистывая мою книжечку в надежде найти хоть что-то интересное, я наткнулся на параграфы о Святой Троице. Они заинтересовали меня, и я с нетерпением стал ждать, когда мы дойдем до этого раздела. Когда же долгожданный момент наступил, мой отец сказал: «Этот кусок мы пропустим, я тут сам ничего не понимаю». Так умерла моя последняя надежда. Хотя я восхитился честности моего отца, это не помешало мне с той поры смертельно скучать, слушая любые разговоры о религии.

³¹ Наш интеллект достиг немыслимых высот, но наша духовная обитель рассыпалась в прах. Мы убедились, что даже с помощью новейшего и самого большого телескопа, который сейчас строят в Америке, человек не откроет за дальними туманностями сказочный эмпирей; мы знаем, что наш взгляд обречен блуждать в мертвой пустоте межзвездных пространств. Не станет нам лучше и тогда, когда математическая физика откроет мир бесконечно малого. В результате мы вновь обращаемся к мудрости всех времен и народов, но обнаруживаем, что все самое ценное для нас уже давно было высказано на самом прекрасном языке. Подобно жадным детям, мы тянем руки к этим сокровищам и верим, что, если только нам удастся схватить их, они станут нашими. Но то, чем мы обладаем, уже утратило значимость; наши руки устают хватать, ибо сокровища всюду, насколько хватает глаз. Все эти богатства превращаются в воду; не один ученик чародея утонул в им самим вызванном потоке, если только сперва не поддался спасительному заблуждению, будто одна мудрость хороша, а другая плоха. Из такого рода учеников получаются внушающие ужас инвалиды, которые искренне верят в собственную пророческую миссию. Это обусловлено тем, что искусственное разделение истинной и ложной мудрости ведет к напряжению в психике, из которого рождаются одиночество и тоска аналогичные тем, что свойственны морфинистам, мечтающим найти сотоварищей по пороку.

³² Когда принадлежащее нам по праву наследство растрачено, дух, как говорит Гераклит, спускается со своих огненных высот. Обретя тяжесть, он превращается в воду, а его троном завладевает интеллект с его люциферовским самомнением. Patriа potestas над душой – законное право духа, но никак не земнорожденного интеллекта, являющегося мечом или молотом в руках человека, но не творцом духовного мира, отцом души. По этой причине Людвиг Клагес[22] и Макс Шелер[23] придерживались весьма умеренных взглядов в своих попытках реабилитировать дух – оба мыслителя принадлежат к той эпохе, когда дух пребывает уже не вверху, в виде огня, а внизу, в виде воды.