Архиепископ Лука (Войно-Ясенецкий)

На привокзальной площади новоприбывших ожидали две запряженные сытыми лошадьми линейки. Погрузились и через небольшое время прибыли к своему новому дому – дому главного врача городской больницы. Дом, расположенный в самом центре, встретил свежевымытыми полами и постланными постелями. Дети с восторгом бегали по квартире (пять комнат) и щелкали выключателями: они впервые видели электричество. Неподалеку, буквально в том же дворе, видны были корпуса больницы. Если Валентин Феликсович уже на следующее утро поспешил на свое новое рабочее место, то супруга с детьми отправилась знакомиться с городом, заглянув на базар, полный неведомых продуктов, особенно фруктов и овощей.

…Покидая Центральную Россию, семья Войно-Ясенецких, как, наверное, и многие другие, надеялась, что в относительно короткое время политическая ситуация в стране исправится, а война с ее насилием, страхами и ужасами, уйдет, и наступившая жизнь будет радостна и безмятежна.

Валентин Феликсович ехал на новое место работы, которое, как он ожидал, принесет ему новые научные открытия, обогатит его хирургическую практику, расширит круг последователей и, конечно, сделает более благополучной и комфортной его семейную жизнь, в центре которой пребывали его любимая жена и дети. Но он не мог даже предположить, как скоро разрушатся его мечты и надежды; сколь много горя и страданий встретится на его земном пути. Не знал он, что поездка из Москвы в Туркестан станет для него не просто географическим маршрутом, а путем в иное, чем ранее, духовное измерение: с отречением от греховного земного бытия, служением Богу, православию и Русской православной церкви…

На временной, вновь обретенной родине религиозная жизнь текла по своим прежним законам и порядкам, привычкам и традициям. Пока что здесь мирно уживались православные и мусульмане, иудеи и католики, бахаисты и караимы. Каждая религия знала свои границы, не впуская внутрь себя какие-либо деструктивные силы, но и не выходя за известные границы своего бытия. Только в одном Ташкенте действовали около двадцати православных соборов, церквей, молитвенных домов и часовен.

Тогда как там, на оставленной российской земле, происходили невиданные вещи. Многомиллионная православная паства будто очнулась ото сна, всколыхнулась, заговорила вслух требовательно и настойчиво. Лозунг «демократизации», который активно утверждался в гражданско-политической жизни людей, обрел многочисленных сторонников и в церковной жизни, выдвигаясь чуть ли не повсеместно. Многочисленные съезды духовенства и мирян «бунтовали», свергая нелюбимых епископов с кафедр из-за их «пристрастия» к прежнему режиму, и требовали от Синода утвердить эти решения.

В поддержку таких требований зачастую выступали и новые местные власти. Из Рязани, к примеру, телеграфировали 13 марта 1917 года обер-прокурору В. Н. Львову:

«Учитывая всю предшествующую деятельность епископа рязанского Димитрия (Сперовского)[47], стоящего во главе Союза русского народа, и принимая во внимание его широкую, все время возбуждавшую население агитационную черносотенную пропаганду во время богослужения, Рязанский исполнительный комитет просит принять меры к срочному удалению рязанского епископа Димитрия».

Чуть позже в Синод пришел доклад викария Рязанской епархии епископа Михайловского Павла (Вильковского), в котором тот сообщал об обстоятельствах «удаления» епископа Димитрия. С особенной горечью описывалась безучастность верующих масс, по церковной терминологии, «тела церковного и семьи духовной», составлявших епархию. «Оказалось, – писал епископ, – ни “семьи”, ни “тела” как не бывало. “Тело” показало себя совершенным подобием бесчувственного трупа, семья – состоящей из одних почти младенцев, которые умеют кое-как лепетать свои молитвы в Божьих храмах, да крепко спорить о том, сколько пятаков и гривенников скостить по случаю “свободы” со своих попов на каждой требе, да с отца благочинного, когда он поедет за сборами на нужды епархии»[48].

Похожие ситуации складывались во многих других губерниях: Владимирской, Воронежской, Екатеринбургской, Екатеринославской, Житомирской, Иркутской, Калужской, Костромской, Московской, Нижегородской, Орловской, Тверской, Харьковской. Синоду приходилось выкручиваться из щекотливых положений. Оскандалившихся пастырей вывозили в Петроград, а затем, бывало и насильно, отправляли на покой, определяя им новое место жительства.