Владыка Михаил властно управлял епархией. В этом отношении его распоряжения могли быть для кого-то из клира и печальными, болезненными, тяжелыми даже. Но он всегда исходил из интересов Церкви. И всегда стремился обосновать принимаемые им решения. Редкий указ о назначениях и перемещениях по епархии был лишен «обосновательной» части, – даже тогда, когда причины перевода клириков были
Владыка вообще любил свои действия обосновывать словом Божиим. Когда принимаемые им решения прямо вытекали из Священного Писания, это доставляло ему особое удовлетворение. Тогда соответствующие формулировки непременно попадали и в указы, которые он писал или диктовал лично сам, как и многочисленные циркулярные послания духовенству епархии.
Владыка, поскольку сам был в свое время семейным человеком, хорошо понимал людей семейных, относился с большим вниманием к женам духовенства своей епархии, всегда приглашал их на все официальные – пасхальные и прочие – приемы. Владыка имел добрый обычай: в день рукоположения ставленника он непременно приглашал его с супругой к себе домой на обед. Считая очень важными для священнослужителя гармонические отношения в семье и помня о том, что многие из ставленников – это люди, сравнительно недавно вступившие в брак, владыка был категорически против обычая непрерывного служения Божественной литургии новорукоположенным священником в течение сорока дней после его рукоположения. Владыка объяснял, что, по его опыту, такая практика неполезна для мирных и гармоничных отношений в семье молодого пастыря. Это был мудрый подход.
У владыки было особенное понимание своего архиерейского положения, которое я хотел бы проиллюстрировать одним примером. Я впервые приехал в Вологду в 1988 году. Вечером мне назначено было придти к владыке домой. Он спросил у меня: «Вы что-то успели посмотреть в нашем городе за это время?» Я ответил, что да, конечно, был и в музее, и в соборе Софийском, и что там фрески замечательные. Владыка вдруг мне сухо говорит: «Не знаю, не видал». Меня ответ поразил. Владыка был человек очень культурный, и трудно было представить себе, чтобы он столько лет прожил в Вологде и не видел фресок Софийского собора. Я сказал: «Владыка, да неужели Вы там не были?» Он еще более сухо мне ответил: «А как, по Вашему мнению, я туда должен придти? Как турист? Я архиерей, и это мой кафедральный собор. Даже если с их точки зрения это музей. Я туда войду тогда, когда меня там будут встречать с дикирием и трикирием, и петь “Исполла эти, дэспота!”» Я подумал тогда, что едва ли владыка когда-нибудь побывает в этом соборе. Однако прошло пять лет, и одно из последних своих богослужений в пределах оставляемой им Вологодской епархии, пасхальную вечерню, владыка совершил как раз в Софийском соборе. То было первое богослужение в этом храме, который теперь снова является кафедрой вологодских архиереев.
При этом ярко выраженном представлении о достоинстве архиерейского сана, владыка не избегал даже публично попросить прощения, если чувствовал, что был неправ. Один молодой клирик, недавно рукоположенный в священный сан, получил от владыки частное послание, в котором был воспроизведен поступивший на него донос. Это были еще советские годы. Письмо завершалось требованием архиерея изменить поведение, чтобы не нанести ущерба Церкви. Юный пастырь написал своему архиерею недопустимо дерзкое письмо, в котором сообщал, что находит в его образе действий расхождение с каноническим правом и даже словом Божиим, которое повелевает обвинения на пресвитера не иначе принимать, как при двух или трех свидетелях (1 Тим. 5, 19). Колени у священника дрожали, когда его вызвали через некоторое время на архиерейское богослужение в кафедральном соборе. Там архиерей публично сказал ему: «Спасибо Вам за Ваше письмо. Что в нем написано – правда». А потом нашел способ разъяснить ему, что хотел его предостеречь от ошибок, которые могли ему грозить многими неприятностями.
Владыка Михаил был архиереем-бессребренником. Он по прибытии в Вологодскую епархию, при первом же посещении им прихода, объявил, что никаких конвертиков впредь не будет. Я лично помню, как при посещении владыкой сельского прихода, где я тогда служил, он мне очень серьезно и решительно сказал: «Никаких приношений, никаких конвертов никому не полагается! Если узнаю, буду наказывать». Потом он задумался и сказал: «Кроме одного исключения. Поскольку мой водитель не вполне сможет воспользоваться вашим гостеприимством, бутылку водки положите ему в багажник». Потом еще задумался и добавил: «Я бы взял у вас кулек пирожков – вкусные!»