Архипелаг

Гэвин крепит румпель к лопатке ветропилота, спускается в салон и возвращается с детским спасательным жилетом и страховочным тросом. Надевает на дочь жилет, надежно застегивает, крепит трос к закрепленной на ограждении стропе. У нее серьезное выражение лица.

— Папа, ты зачем это делаешь?

— Для твоей безопасности, малышка.

Вдруг прямо у него на глазах личико Оушен бледнеет, потом становится цвета зеленых водорослей. Ах ты черт, он же забыл купить таблетки от укачивания!

— Эй, сиди здесь тихонько, — говорит он бессмысленно, крепче затягивая на ней жилет.

Как он мог забыть, что настроение у моря меняется очень быстро? В одну минуту оно — тихое, гладкое, благодушное, но через мгновение становится раздраженным, нервным, даже подлым. Море может быть настоящей сукой — сбросить тебя с полки, заставить выблевать собственные внутренности, до синяков исхлестать градом или отвязавшимся шкотом. Его нельзя принимать как должное, оно этого не любит. Отвлекись на секунду, и оно сразу даст понять, что ты не прав.

А не слишком близко к скале они проходят? Что-то он стал нечетко реагировать — когда же он в последний раз ходил под парусом? Снова приплыли дельфины, они выпрыгивают высоко из воды, поворачиваются в воздухе, делают двойное сальто почти над самым носом яхты. Один хлестко шлепает плавником по морской волне, перед тем как погрузиться в воду. Шлеп-шлеп, привет, ха-ха-ха!

Да он приплыл сюда не развлекать их — «Романи» с трудом прорубается сквозь пенистые гребни в угрюмой разобщенности с пучиной, — нет, он дразнит их, идиотов, решивших плыть по морю в таком корыте.

Щеки Оушен надуваются. Он снова быстро закрепляет румпель, хватает дочь, наклоняет к морю. И вовремя — маленькое тело напрягается от жесткого спазма, из горла жидкой струей вылетает весь съеденный обед. Она хватает ртом воздух. «Прости, доченька, моя русалочка», — хочет он сказать, но ее снова рвет. На этот раз ее тело напрягается медленнее, рвотная струя летит за борт, она судорожно сглатывает и обмякает в руках отца.

Он прижимает девочку к себе, держит, пока она не успокаивается. Ее глаза напоминают жидких устриц, — они истекают слезами, полны замешательства, испуга. Подбородок запачкан, и Гэвин вытирает ей губы подолом своей футболки, потом бежит в кают-компанию, приносит бутылку воды.

— Вот, выпей немного, милая. — Среди бешеной качки он умудряется налить ей воды в пластиковый стаканчик.

Сам-то он тяжел и устойчив, настолько, что морю потребовалась бы энергия дикого зверя, чтобы свалить его с ног.

— Вот, моя ду-ду, выпей немножко воды.

Она делает несколько глотков, глядит в стаканчик как в начало иного мира. А он льет воду ей на голову, прыскает в лицо. Вытирает щеки. Очки свалились с носика и валяются в углу кокпита.

— Хорошо, что тебя стошнило, сейчас станет легче.

Оушен кивает, но видно, что еще не пришла в себя. Она откидывается на спинку скамьи — ее еще не покинул ужас морской болезни, жилет надувшимся пузырем обрамляет маленькое личико.

Мрачно-сосредоточенный, он садится обратно за руль. Стервозное море его уже достало. Дельфины исчезли, «Романи» старается изо всех сил, слава богу, что киль у нее такой тяжелый, глубоко погружен в воду, вроде беспокоиться не о чем. Яхта продвигается вперед осторожно, медленно, но даже и в этом ритме все равно переваливается с боку на бок так, что скоро их всех начнет выворачивать. Он бросает взгляд на собаку — та неподвижно лежит на дне кокпита, закрыв глаза и положив голову на передние лапы.

— Сюзи, ты как? — спрашивает он, но собака не реагирует. — О нет, Сюзи, только не это!

Собака вдруг открывает пасть как будто для зевка и выкашливает струю зеленой блевотины. Не веря своим глазам, Оушен смотрит на желтую лужицу и начинает плакать. Не картинно рыдать для привлечения внимания, как она обычно делает (раньше он был готов на все, чтобы только унять ее вопли), — нет, сейчас она тихонько всхлипывает, как убитая горем старушка, икает, вытирает нос рукой.

Оушен сжимает в руке пластиковый стаканчик, прижимает его к груди, как пьяница — бутылку, с трудом встает. Низкие облака над ними проливаются внезапным дождем. Он смотрит на дочь, но ей слишком плохо, чтобы реагировать на это, она едва держится на ногах. За считаные минуты дождевая вода обдает ее полностью, превращая волосы в серебряные водоросли, налипшие вокруг подбородка.

— Давай, ду-ду, выпей еще водички. Самое плохое позади, вот увидишь. Долго такой шторм не длится.