Архипелаг Грез

Он поднес к глазам бинокль и взглянул незнакомке в лицо. Казалось, взгляд из-под полуопущенных век направлен именно на него. Все то же выражение лица: желание отдаться тут же, на месте, предвкушение близости и будущего удовольствия. Словно пленка в кинопроекторе сдвинулась на один дюйм. Отгоняя от себя чувство вины, навеянное полнотой и сходством картины, Ордиер смотрел девушке в лицо, не страшась встретиться с ней взглядом, и в который раз восхищался ее пылкостью и красотой.

Он почувствовал жар и напряжение в паху… И тут она ожила и начала раскачивать головой. Ритуал возобновился.

К центру направились четверо мужчин, которые все это время лежали позади статуй. Они двинулись к женщине, разматывая на ходу веревки, вороша лепестки. Концы веревок были привязаны к четырем статуям. В это время женщины подхватили корзины и направились к центру. Все остальные принялись нараспев бормотать.

А на плантации жизнь шла своим чередом: крестьяне возделывали цветы, поливали их, собирали бутоны. Ордиер неожиданно осознал их присутствие, как будто бы и они ждали начала ритуала для продолжения своей деятельности и, лишь когда он начался, включились в работу.

Мужчины опутали девушке руки и ноги, тугие узлы натянулись на ее теле. И вот ее руки раскинуты в стороны, ноги разведены. Она пыталась сопротивляться и извивалась изо всех сил, крутила тазом, мотала головой.

От усилий с нее сползла одежда, обнажив большую часть тела. Тогда к ней придвинулся мужчина из толпы, загородив Ордиеру обзор.

И все это время, пока завязывали веревки, пока разбрасывали лепестки, над ней возвышался мужчина. Он активно ласкал свои гениталии, наблюдая за действом и выжидая.

Наконец, когда последний узел был завязан, песнопения смолкли. Все представители сильного пола стали покидать площадку, не считая того, который стоял непосредственно перед девушкой. Катарийцы направились на плантации и к находящемуся в удалении лагерю.

Посреди арены распростерлось беспомощное тело. Она лежала, раскинув ноги и руки, в плену тугих узлов. Легким снегом осыпались на нее лепестки – мягко планировали на лицо, на глаза и губы, попадали в открытый рот. Красавица беспомощно подергивала головой, пытаясь увернуться от потока цветов, сбросить их со своего лица. В отчаянии она дергала за веревки, и мягкий ворох из лепестков вздымался в тех местах, где она выгибалась.

Скоро ее попытки освободиться стали ослабевать и совсем прекратились. Девушка устремила взгляд вверх, на ее лице застыло расслабленное выражение, глаза были широко раскрыты. Кое-где на щеках и на подбородке блестела слюна, лицо светилось здоровым румянцем, словно бы в тон лепесткам. Под ворохом цветков торопливо вздымалась грудь.

Как только она перестала сопротивляться, начался следующий этап церемонии. Казалось, жертва ритуала была одновременно его режиссером. Едва она запрокинула голову в порыве сладострастия, тот мужчина склонился рядом и, загребая ладонями лепестки, стал снимать с нее полотнища просторного одеяния. Он срывал их и отбрасывал прочь, взметая в стороны хоровод лепестков. Манящая нагота представала глазам и тут же исчезала под лепестками, что окутывали девушку плотной пеленой. Вокруг стали сходиться женщины с корзинами, снова забрасывая ее лепестками. Последнее одеяние было сброшено. Обнаженное тело билось в путах, над горами лепестков порой взметалась рука, колено, нагое плечо… а сверху сыпались лепестки.

И вот она полностью погребена. Женщины уже не бросали вручную – они высыпали цветы из корзин, и пунцовые лепестки лились на девушку точно вода. И под этой струей человек, склонившись на колени, нагребал падающие лепестки на ее руки и ноги, накладывал их на лицо.

Покончив с работой, он встал и отошел. С наблюдательного пункта из башни небольшая площадка напоминала озерную гладь, под которой не было и намека на прекрасную незнакомку. Непокрытыми оставались только ее глаза.

Наконец мужчина и женщины с корзинами сошли с арены. Они возвращались в лагерь, что находился на порядочном удалении от башни.

Ордиер отвел бинокль от глаз и посмотрел, что творится в округе. Покончив с дневными делами, катарийцы расходились по домам, скрытым за темными полотнищами, что ограждали лагерь. Плантация опустела. Красавица на арене осталась одна.

Ордиер снова взглянул на нее, приложив к глазам бинокль. Она неотрывно смотрела на него. Это выглядело как признание, как честное и неприкрытое обольщение; взгляд в упор, провоцирующий и призывный.

Вкруг ее глаз пролегли темные тени, как у человека, перенесшего горе. Страстно манил пристальный взгляд, и в одурманенный мозг Ордиера вдруг закралась догадка, которая окончательно повергла его в ступор. Он узнал этот взгляд. Узнал набрякшие веки, усталые глаза…

Ордиер смотрел на нее и не мог оторваться. Он смотрел и смотрел, с роковой неуклонностью убеждаясь, что взгляд этот принадлежит Дженессе и никому иному.