Архипелаг исчезающих островов. Поиски литературной среды и жизнь в ней

Не осмысливаемая потому, что при беглом беге подхватываешь только беглые обрывки впечатлений. Обдумывать было некогда, изучить — тем более. Может быть, позже когда-нибудь появятся не мысли об Италии, а мысли по поводу Италии. Когда появятся, тогда и вставлю.

Снова (вторично) поздравляю Вас с толстой солидной книжкой⁵⁰ и с мгновенно вышедшей сверхсолидной рецензией в «Правде»⁵¹. Какое впечатление она произвела в сибирских редакциях? Удалось ли Вам зазнаться?

Теперь самая трудная часть письма. Вы делаете ее трудной, ужасно преувеличивая значение моего мнения. А сборник уже оценен «Правдой».

Больше всего мне понравился рассказ о йети (странно?), после него «Сирены Летящей». Почему о йети? — я сам себя спрашивал. Думаю, что именно этот рассказ достоин Прашкевича, выражает его неповторимую интонацию. Если я правильно понимаю, Прашкевич чувствителен и зорок. Он видел горы, зорко подметил детали — это все есть в рассказе о Гималаях. И есть доброта неравнодушного человека. Рассказы на чужом материале мешают автору проявить зоркость, рассказы о всяких шпионах мешают проявить человечные чувства.

Как-то у Вас так получается: отдельно произведения о живых людях, но без сюжета и интриги, отдельно рассказы с сюжетом и интригой, но без живых людей. Сейчас мне думается (не сразу пришло в голову), что скелет Вашего успеха в том, чтобы взять людей Огненного кольца, столяров, геологов и путешествующих в шляпе, и кинуть их в фантастику, не обязательно космическую⁵². Именно с этого начали подъем Стругацкие, когда Борис отправил своих сослуживцев, а Аркадий — своих собутыльников в «Страну багровых туч». (Перечитайте.) А секрет их дальнейшего продолжительного успеха в том, что перед этими сослуживцами и собутыльниками были поставлены мировые проблемы.

Не помню, писал ли я подобное в прежних письмах, но сейчас мне кажется, что я советую Вам нечто дельное. Хотя нет ничего наивнее советов взрослому автору.

Получили ли Вы мою книгу? Я посылал ее по старому адресу в конце августа.

Сейчас сижу над романом для «Молодой гвардии». Срок уже приближается, но логике вопреки я еду еще и в Пицунду.

Ужасно суетливый получился год. Честное слово, я не хотел такой суеты. С самыми лучшими пожеланиями. Привет Лиде. И дочке.

Г. Гуревич.

(От В. А. Прокофьева)

Москва, 7 сентября 1979.

Уважаемый товарищ Прашкевич! Мне хочется начать рецензию с перефраза Вашего же предисловия. Вы говорите, что «легче всего проставить название, гораздо труднее определить жанр». Но жанр вы уже определили — гротескная повесть. И это оказалось не так уж трудно, тем более что «Размышления о гротеске» Иштвана Эркеня послужили Вам неким оправданием перед читателем. Гротеску на все наплевать, утверждает Эркень, а вслед за ним и Вы. С этим трудно согласиться. Во всяком случае, я не знаю ни одного «гротескного» произведения, автору которого было бы «наплевать» на содержание своей вещи. Прочитав же «Каникулы 1971 года», я так и не понял, какую цель Вы ставили перед собой, работая над повестью? Что это? Скрытая за буффонадой ирония или просто «проба пера» ради забавы? А между тем без такого ответа трудно решить судьбу Вашей рукописи.

Я все же думаю, что повесть написана была не ради графоманского удовольствия. И сколько бы Вы ни открещивались от прототипов героев повести, наверное, кое-какие факты, штрихи портретов, бытовые детали списаны Вами с натуры. Если это так, то картина жизни далеких Курильских островов, нравы их постоянных обитателей и «сезонников» — у Вас довольно мрачные. И как бы Вы ни сдабривали эти неприглядные штрихи хорошей дозой юмора, они все равно видны и заставляют задуматься.

Действительно, получается, что Курильские острова заселены в основном пьяницами, распутными бабами, лжеучеными, идиотами-киношниками и халтурщиками-скульпторами. Может быть, на островах и живут нормальные люди, но Вы заблаговременно отправили их в океан ловить рыбу, иначе они будут мешать «гротеску». Чтобы ваша повесть не выглядела как поклеп, злая клевета, Вы прибегаете к буффонаде. Обычно буффонада должна вызывать смех, но, право, читая повесть, я не смеялся, а злился на автора. Согласитесь, что нет ничего смешного в описаниях: «…идя в туалет, расстегиваться начинал уже в коридоре». Или: «…у моей знакомой жил пингвин, она его с мужем путала». Я не ханжа, но такой натурализм — это уже просто отсутствие вкуса.