Архипелаг исчезающих островов. Поиски литературной среды и жизнь в ней

16 Меньше всего места в нашей переписке Иван Антонович уделял литературе, по крайней мере на мой взгляд. В 1957 г. по завершении Очерской (Пермский край) палеонтологической экспедиции я приехал (вместе с монолитами, отправленными на грузовике) в Москву. По молодости лет все меня восхищало. Вот ведь как бывает: рядом со мной настоящий ученый, можно выведать многие научные тайны, о которых тебе никто другой не расскажет. Я и пытался говорить о чем-то таком, но Иван Антонович, к безмерному моему удивлению, думал о чем-то своем. Так, он вдруг совершенно неожиданно спросил, прочел ли я «Анну Каренину» и вообще что там случилось в этой семье. Я обрадовался, ведь в школе мы это проходили. Закончилось все в общем нормально, напомнил я забывчивому ученому: Анна Аркадьевна бросилась под паровоз, старенький Каренин занялся вопросами образования, флигель-адъютант куда-то слинял. Иван Антонович даже остановился, и по его глазам я вдруг почувствовал, что сказал явно не то что-то. «Вернешься домой, — сказал Ефремов, — перечитай книгу и напиши мне».

И я вернулся в Тайгу. И принес книгу из городской библиотеки. Толстая книга, я бы сказал — слишком, но я ее внимательно перечитал. И впервые, в процессе этого медленного, как бы даже навязанного мне чтения, каким-то неясным образом стало доходить до меня, что Лев Николаевич роман свой написал, кажется, не ради несчастной Анны Аркадьевны. Но чего, чего ради? В ужасном, каком-то лихорадочном ожидании я дошел наконец до последней, восьмой, части, на которую прежде не обращал внимания. «Уже стемнело, — вчитывался я, — и на юге, куда он (Левин) смотрел, не было туч. Тучи стояли с противной стороны. Оттуда вспыхивала молния и слышался дальний гром. Левин прислушивался к равномерно падающим с лип в саду каплям и смотрел на знакомый ему треугольник звезд и на проходящий в середине его Млечный Путь с его разветвлением. При каждой вспышке молнии не только Млечный Путь, но и яркие звезды исчезали, но, как только потухала молния, опять, будто брошенные какой-то меткой рукой, появлялись на тех же местах». Это вспыхивающее и потухающее небо поразило меня. «Ну, что же смущает меня?» — думал Левин (а с ним — я). «Мне лично, моему сердцу открыто несомненное знание, непостижимое разумом, а я упорно хочу разумом и словами выразить его».

Знание, непостижимое разумом… Эти слова будто раздавили меня… А то, что Левин никак не может примириться с женой, хотя очень хочет этого, стремится к этому, совсем меня расстроило. Левин шел по аллее и думал: «Так же буду сердиться на Ивана кучера, так же буду спорить, буду некстати высказывать свои мысли, так же будет стена между святая святых моей души и другими, даже женой моей…» Вот оно… Вот оно… Я уловил мысль… Вечность и непонимание… «…Но жизнь моя теперь, вся моя жизнь, независимо от всего, что может случиться со мной, каждая минута ее — не только не бессмысленна, как была прежде, но имеет несомненный смысл добра, который я властен вложить в нее!»

Сложно, не просто было сказано. Но я упорно вчитывался, упорно пробивался к сути. До этого литературой я считал все, что лежало передо мной, все, что походило на книгу (особенно толстую). Сказки, песенники, фантастические романы, даже стихи. А теперь вдруг до меня дошло, что не красивые мощные лошади на ипподроме, не энергичные флигель-адъютанты, не блестящая светская жизнь привлекают к себе внимание настоящего писателя, а то, что происходит в душе человека, каждого человека, хотя бы и скучного (как, скажем, Каренин). Я читал и — впервые — сравнивал прочитанное с тем, что окружало меня: деревянные дома, палисады, низкая луна над улицей Телеграфной, вечная лужа на площади, уже зарастающая зеленой ряской, споры соседей, паровозный дым, запах угля и дыма, купающиеся в пыли куры. Потрясенный тем, что до меня дошло, я написал об этом Ивану Антоновичу, и он ответил. Так что впервые истинный смысл литературы, ее внутренний смысл, нашу вписанность в любой мировой сюжет (события) мне открыли не писатели и поэты, с которыми я общался, а крупный, известный своими открытиями ученый. Правда, он сам был писателем.

17 «Мои товарищи». Опубликовано в журнале «Смена», 1962, № 18.