Архипелаг исчезающих островов. Поиски литературной среды и жизнь в ней

Конкретно вот что получается: Людочка Козинец сейчас уехала на семинар ВТО в Ислочь. Как видно, Славомир там тоже будет (Пищенко его пригласил). Я попросил Людмилу поговорить со Славомиром насчет задержки нашего гонорара в Польше и насчет нашего приезда. Она это сделает, но — она в сентябре была в Польше, и говорит, что из-за инфляции все эти гонорары становятся настолько копеечными, что нет никакого смысла за ними ездить — на ресторан не хватит. А сейчас инфляция еще пуще.

В общем, пусть Славомир скажет свое весомое слово на этот счет.

Киевская газета «Великое кольцо», которая на все 100 % (по сентябрьским прогнозам) должна была выходить с Нового года, — выходить не собирается. Нет помещения, нет счета, нет бумаги, нет закона о печати, а есть суета и пустое место. М. б., к весне-лету все же газета появится.

«Игрушки»¹⁷ у меня. Кроме этой газеты, я хочу показать твои «Игрушки» Иванченко в симферопольском «Варианте» — опять же, херня в том состоит, что и сие колесо очень медленно и туго раскручивается.

С превеликими трудами ушли в печать две книжки (одна — Чейза, вторая — сборник НФ «Огонь в колыбели» (Иванченко, Астахова, Клугер, Козинец, Тибилова, Логинов и еще три-четыре автора… Забыл, Штерн тоже… Сборник этот очень неровный, но сильнее ВТОшных), третья книжка зависла между небом и землей (между издательством и типографией — бумаги нет), а четвертая и пятая (Шекли и что-то еще) вообще не могут выйти из состояния грязных машинописных экземпляров. Принята (ее сейчас сокращают!!!) повесть Шекли. Вот народ.

Гена, мы с тобой очень хорошие писатели! — это ужасно.

Гланц молчит. Она (из Вильнюса) молчит. Что-то будет с нашими туманами в ботинках?¹⁸ Зря трудились?

Обнимаю. Подождем польских новостей. Б. Штерн.

13 января 1991¹⁹.

Дорогой Генка! Мы тебя любим.

А. Стругацкий.

Лена.

新年明けましてお目出度う!

С Новым годом!

(От Евгения Войскунского)

7 января 1991.

Дорогой Гена! Сегодня — Рождество Христово, праздник, снова входящий в нашу жизнь. На душе как-то печально и в то же время просветленно. Давно уже душа освободилась от осточертевших догматов, а ведь для ее наполнения заново нужна еще одна жизнь — где же ее взять? Надо что-то делать с той, что осталось дожить. После смерти моей Лиды я не надеялся выжить. Полвека любви — не шутка, не каждому человеку такое выпадает. И, конечно, правильнее было бы уйти вместе с ней (как когда-то вместе ушли Цвейги). Не хватило духу. Нам хотелось состариться вместе. Но с судьбой не поспоришь. Что же делать с остатком жизни, да еще в разваливающейся стране среди ожесточившихся людей? Не знаю.

Внешне — как-то наладилась жизнь. Я женился на женщине немолодой, любящей меня. Снова начал работать, то есть писать. Но душа постоянно полна печали. Год назад, когда я лежал на операционном столе и меня взрезали, как консервную банку, я отчетливо увидел в черной космической пустоте ярко освещенное пятно и поднялся к нему, там были люди, вернее, неясные фигуры в белом, и я знал, что там — моя Лида, и я не то чтобы услышал ее голос, а просто до меня дошло: нет, еще рано. И тут я услышал уже явственно: «Е. Л., проснитесь, операция давно закончена». И я проснулся. Был ли это просто сон? Или не просто? Не знаю.

Наверное, я пишу Вам все это потому, что Ваше письмо очень меня тронуло. Хорошее, искреннее письмо. И я от всей души благодарен Вам за него, хотя понимаю, конечно, что Вы несколько «пережимаете» в оценке моего романа²⁰. Но в главном — в понимании треугольника главных событий (я их определяю как «трое в одной лодке») Вы совершено правы.

Да, Лида прочла всю рукопись. Успела. Ей нравился роман. Будет ли еще книга? Если Бог даст время и силы, то, возможно, будет. Сейчас у меня в работе повесть, которую надеюсь закончить к лету. А потом — потом надо приниматься за третью книгу. Полвека нашей любви взывают к ней. Чувствую необходимость для этой огромной работы наполнения души, но много, много еще надо обдумать — в частности, форму… Мне еще потому так дорого Ваше письмо о моей книге, что теперь почти никто книг не читает. Читают газеты, журналы, «горяченькое». А толстую книгу мало кто раскрывает. Такие времена.

А от Вас жду обещанную книгу. Мне запомнились люди Огненного Кольца, и Колька Зырянов очень запомнился. Вы равно хорошо и живо пишете и фантастику, и реальную прозу. И я от Вас многого жду. Еще раз спасибо за прекрасное письмо. Привет Вашей семье.

Обнимаю дружески — Е. Войскунский.

(От Евгения Войскунского)

Малеевка, 4 марта 1991.

Дорогой Гена! Получил Ваше письмо: на днях ездил домой и забрал накопившуюся почту. Мы с женой с 10 января в Малеевке. Вот кончается второй «срок», послезавтра вернемся домой, и после малеевской беззаботности я просто не знаю, как будем добывать пропитание в полуголодной Москве. Жутковато заканчивается 73-летний эксперимент. Мне, знающему, что значит настоящий голод, особенно жутко. Вдруг без войны, без чумы — разваливается огромная страна. И как быстро!