Архипелаг исчезающих островов. Поиски литературной среды и жизнь в ней

Мне кажется, я пережил несколько жизней. Первая — довоенная, так сказать, щенячья, бакинское детство, полудетская влюбленность (в Лиду!). Вторая — война, огонь, гибель, блокада, случайное выживание. Третья — большой и счастливый массив жизни вместе с моей любимой. (Сюда входят и послевоенная флотская служба, и демобилизация, и Баку — город, полный друзей, и переезд в Москву.) Затем — московский период, тоже счастливый — до кончины Лиды. Опять выживание, может быть, тоже случайное. Страшная катастрофа. И вот пошла последняя из моих жизней. Как-то наладилась она, я уже не погибаю от одиночества, но — рушится жизнь вокруг, все больше приобретая отчетливый апокалиптический рисунок.

А в Малеевке — хорошо! Лес, тишина, скрип снега под ногами. До неприличия хорошее питание (надо наесться впрок!). Ситуация «Декамерона»: во Флоренции чума, а мы сидим на загородной вилле и рассказываем друг другу байки. Мне тут хорошо работается. За полтора месяца написал больше 2-х листов. Для меня это очень много (я пишу медленно). Новая вещь понемногу подвигается. Как всегда, я полон сомнений…

Ваши письма я люблю, они очень живые. Дай Вам бог не терять интерес к жизни — и работать, работать. Жду Ваших книг.

Привет жене. Обнимаю сердечно — Е. Войскунский.

(От Евгения Войскунского)

Москва, 12 октября 1991.

Дорогой Гена! Уже неделю или больше ловлю себя на мысли: давно нет писем от Прашкевича, давно не видно милого динозаврика, коего Вы ставите в конце письма (вместо vale). И вдруг вспомнил, что, кажется, не ответил на Ваше письмо и не отозвался на присланные книги. Извините, Геночка. Такая жизнь крученая, со всякими неожиданностями, такое ощущение всеобщего развала… Конечно, это меня не оправдывает. Связи между спесивыми республиками — это одно, связи между людьми — совсем другое, и не дай бог разорвать их. Итак, возобновили переписку.

Спасибо за присланные журнал и книгу. «Кота на дереве» я прочел не сразу, а в два приема. У Вас хорошее, острое перо, нет неработающих фраз. А по значимости (социальной и художественной) лучшая вещь сборника, конечно, «Другой». У меня когда-то были мысли (не ставшие замыслами) о повести или романе (фантастическом), в основу которого надо положить страшные преступления красных кхмеров в «демократической Кампучии». Выстраивается такой ряд: нарастающая по мере движения на Восток коммунистическая ярость в истреблении людей. Мы. Потом Китай — времен «культурной революции». И как апогей — Камбоджа. В самой истории XX века выстроился этот ужасный, восходящий к апокалиптическим событиям ряд. И вот вопрос: не заверчивается ли этот ряд, эта прямая — в спираль и не придется ли новый виток эскалации опять на нашу несчастную страну?..

Так вот. Ваш «Другой» мне интересен не только потому, что хорошо написан, но и потому, что перекликается с моими мыслями. Очень точно — художественно точно — написан Кай — «новый человек», искусственно созданный в тоталитарном государстве, обрекающем свое население на массовую гибель. Ваши братья Кай и Тавель как бы поменялись своими библейскими местами — запоминающиеся персонажи человеческой трагедии XX века. Гена, а где обещанный исторический роман?²¹

Трудные времена. И поражает ускорение, с которым движется XX век к своему концу. В 70-е, 80-е годы время тянулось, тянулось, ничего не происходило — и вдруг лавинообразное ускорение. Ни дня передышки.

Вру, передышка у меня была. В конце июня я с группой ветеранов обороны Ханко был — по приглашению финского общества ветеранов Ханко — там, на Гангуте, где полвека назад девятнадцатилетним юнцом начинал войну. Четыре дня мы провели в этом благословенном, тихом, безмятежном уголке Финляндии. Господи, есть же такая жизнь — благополучная, без ненависти, без надрыва, то есть истинно человеческая… Ну, понятно, нахлынули воспоминания… Четыре дня в раю земном.

Ну ладно, Гена. Пишите. Привет Вашему семейству.

Дружески — Е. Войскунский.

(От Абрама Палея)

Москва, 21 мая 1992.

Дорогой Геннадий Мартович… зигзаги пространства и времени… и потому не скоро дошла до меня Ваша книга «Посвящения»²². Я знал, что она вышла, — из «Книжного обозрения», но и тогда огорчился, что тираж такой малый. Тем более — большое спасибо.

А стихотворцы всегда стесняются говорить о себе — «поэт», как советовал говорить Пристли. Мы с Вами разные; наверное, так и надо. В моих стихах (которые я уже закончил писать) преобладает настроение, в Ваших — непререкаемая афористичность. «Кожу сморщило время» — куда ни шло, на слуху. А вот что оно «валуны превратило в песок» — это уже говорит о гигантской способности представления о неисчерпаемости времени.

Стихи Ваши набраны в отдельные строки, а читаются слитно. В Справочнике СП сказано, что Вы прозаик. А вот Андрей Белый писал рифмованной прозой, он-то наверняка не «поэт». «Как говорил Заратустра» написана вроде бы обыкновенной прозой, но Ницше безусловно поэт. Вы, по-моему, ближе к нему, а не к Белому.