Архипелаг Святого Петра

Настасья опередила меня, открыла люк, выбралась наружу, но не прошло и пяти минут, как она вернулась, взволнованная.

— Там как-то непонятно, начинает светать, неприятное лиловое небо, словно взорвалась атомная бомба. Но не это главное.

— Узнаю вас, леди, — сказал я, — атомная бомба взорвалась, но суть не в том. Есть что-то посерьезнее бомбы, там, наверху?

— Мы тут не одни, — произнесла она громким шепотом. — Знаешь, кого я видела под деревьями? Там четыре девушки в соломенных шляпках и мальчик в матроске. Девушки прехорошенькие. Я только плохо их рассмотрела.

Настасья скрывала близорукость из кокетства, работала и читала чаще всего в очках, ходила без очков, а когда волновалась, видела хуже.

— Может, пока мы болтались внизу, островок подплыл к причалу и взял пассажиров?

— Нет. Мы ведь не останавливались. Мотор работал. И девушки необычные.

— Обычная девушка всегда необычная, — глубокомысленно сказал я.

Она глазами ревнивыми на меня сверкнула.

— Девушки необычны, зачем же ты-то связался с тривиальной старушкой? Наши одеты необычно, как для киносъемок. Мода не та. Ой, я знаю, кто это! Царевны и царевич!

— Какие царевны?

— Дочки последнего царя, вот какие. Последние царевны!

— Разве у него были дочки? В учебнике истории писали: «царское семейство». Или я сам забыл? Я только знаю про больного царевича. Мальчик в матроске? Он мог кататься на железном островке? Я думал — он был лежачий больной, инвалид. Пойду посмотрю. В жизни не встречал ни одной царевны.

(В девяностые годы, зайдя к друзьям-переводчикам на дачу, я оказался в обществе двух принцесс: Люксембургской и Лихтенштейнской.)

Вместо Настасьиных девушек с мальчиком под железной птицею (кстати, певшей на своей ветке голосом музыкальной шкатулки, что производило довольно-таки отвратное впечатление на меня, однако приводило обоих слушателей в восторг и умиление) стояла пара, держась за руки, она — преувеличенно стройная, с прямой спиною, балетно-военной выправкой, казарменным изяществом, он — чуть сутулый, но старающийся держаться прямо, глядевший на нее неотрывно. На нем была военная форма. Он очень походил на последнего царя, чьих фотографий было полно в толстых альманахах начала века в Настасьиной библиотеке, но только в молодости, в ранней молодости. Я видел их несколько нечетко, слегка не в фокусе. Фантомы собирались поцеловаться, я почувствовал себя соглядатаем, филером и смылся в люк.

— Правда, они прехорошенькие? — спросила Настасья с улыбкою.

Я рассказал, что привиделось мне. Она вздохнула.

— Да, ведь это царская лодка для прогулок. Ты видел Николая с Кшесинской, балериной, фавориткою. Как ты думаешь, когда мы выберемся отсюда?

У нее было такое жалобно-женственное личико, ни капли колдовства, маленькая гейша, я не выносил этой беззащитной полуулыбки, всегда стирал ее поцелуем. Мы целовались в коридоре, лодка шла, на железном лужке верхней палубы у нас над головами целовались влюбленные призраки, у меня голова пошла кругом.

— У меня кружится голова, — сказала Настасья.

«Афродита Железная потаенно заключена в ствол одного из искусственных деревьев Железного острова. Она родственна дриадам, но ее недвижная чугунная фигурка размером с ладонь зачеканена навеки, на счастье, в дефект отливки, в случайную пещерку, никто теперь не знает о ней, никто не помнит. В культе ее престранным образом перепутаны любовь и долг, интеллектуальное и духовное, ее обручальные кольца и обереги сродни самофракийским кольцам обретших свободу рабов древности, кольцам, выкованным, как известно, из наручников и оков. В головах Венус Железной поет ненастоящая птица одну и ту же механическую песенку (ах, мой милый Августин блаженный, все прошло, все, аллес ист), в ногах растут не лишенные остроты однотонные каслинского литья маргаритки унд незабудки».

ПЕТРОВСКИЙ ОСТРОВ