Архипелаг Святого Петра

Для меня Каменный остров — Настасья в огромном разлапистом венке кленовой листвы, в ауре счастья, запах ее духов, бранзулеток ее серебряное динь-ди-линь, вкус редкостной карамели ее рта.

Рассказы об очередных жертвах онкологического сюжета Березовой аллеи были словно бы из другого среза другого царства, одного из параллельных миров.

Уже расставшись с Настасьей — давно и навсегда — я читал о тайных встречах Екатерины Второй с Понятовским в Каменноостровском дворце Бестужева-Рюмина, встречах царицы с романтическим поляком, будущим польским королем, вернувшимся, когда его свергли, умирать в Россию; читая, я примерял камзол Понятовского, тихо надевал на Настасью корону, мы шли рука об руку, перебрасываясь уклончивыми репликами осьмнадцатого столетия, по залам парадной резиденции в стиле барокко.

То был остров заговоров и тайных встреч.

Екатерина, как известно, подарила остров сыну, Павлу Петровичу.

— Ты хотел бы, чтобы тебе принадлежал остров и ты мог бы его кому-нибудь подарить?

— Да я тебе хоть всю Евразию подарю, ты только намекни.

— Зачем мне Евразия, она слишком большая.

В Каменноостровском дворце свергнутый Станислав-Август Понятовский провел последние месяцы жизни, последнюю осень, а потом переехал в Мраморный дворец — не зимовать, а умирать, словно не хотелось ему умереть в местах счастья молодости; короля похоронили в костеле Святой Екатерины на Невском, костел носил имя его царственной возлюбленной.

Он переехал в Мраморный дворец с Каменного острова, было холодно, он глядел на Неву, какая, однако, отчужденная река оная Ню, все было кончено, ни королевства, ни любви, ни сентиментальных каменноостровских воспоминаний; ему пришлось умереть, старость, смерть, ох, млосно мне, млосно, даже его праху не дали остаться в архипелаге: в 1939 году гроб был отправлен в Польшу, шла Вторая мировая война, гробу бывшего владетеля Полонии не удалось добраться до Варшавы; прибыв в местечко Лович, в склепе родового поместья и должен был король обрести успокоение; война, однако, уничтожила и поместье; и склеп, и прах. Я не удивлюсь ни в коей мере, если призрак Понятовского бродит не по Варшаве, не по Натолину, не по Ловичу, а по Каменному острову, потому что и для меня этот остров — золотая осень ощущений и чувств, все золото любви, и я сам когда-нибудь в виде фантома прошуршу листвой вдоль стен Каменноостровского дворца, где, говорят, Медный всадник, проскакав по мостам полночным, сказал Александру Первому: «Молодой человек, до чего ты довел мою Россию!»

Я стану засыпать под дубом, как крыловская басенная свинья, утомившийся призрак, сморенный фантомно-блаженным сном, и...

И не придет ко мне душенька моя разбудить меня, так буду спать и спать, обведенный шаманской красной травой, любимой травой оборотней; может, оборотни проникнутся ко мне расположением за дурость, блаженность, кротость мою. Оборотней, кстати, полно на всех островах архипелага, а на тех, где имеются дворцы, как утверждает Теодоровский, пруд пруди особых редчайших призраков, «зеркальных», в ночи полнолуния они тихой чредой выходят из дворцовых зеркал или из сохранившихся зеркал особняков. Они почти безопасны, особенно если не принимать участия в их неслышных бесстрастных кордебалетных биомеханических плясках. Зеркальные — посланцы закрывшихся некогда пространств; все мы знаем на бытовом уровне, что такое «закрывающиеся пространства»: квартиры умерших стариков с убранством, мебелью, безделушками с аурой вкупе, деревни, где живали мы в детстве у дальних родственников, разоренные усадьбы, разворованные дворцы, сожженные особняки, разбитые бомбежками дома. Впрочем, архипелаг Святого Петра легко принимал нас с возлюбленной моей в призрачные реконструкции закрывшихся своих пространств.

Когда мне сказали (через много лет после нашего разрыва), что Настасья умерла, мне показалось на мгновение, что все пространство городских островов, весь архипелаг закрыт для меня, исчез, что ничего нет для меня вообще нигде, а тут — в особенности.

Я зажил неестественной жизнью, пытаясь соблюдать внешнюю канву поведения, общения, ритуалов, бытийств. Потом я написал эссе, достаточно впоследствии известное; пока писал я его, я слегка отрезвел и отчасти ожил. Я писал о том, что на нашем архипелаге некогда рванул хроно-Чернобыль, время здесь поколеблено, есть пятна будущего, прогалы прошлого, проталины настоящего, всякие плеши и флеши, пустыри хроноциклонов, кварталы времетрясений, пугающие смертоносные смерчи временных завихрений и т. д. и т. п.

У меня уже была неговорящая голубоглазая дочь, я жил и не жил и внезапно узнал, что Настасья на самом деле здравствует — за границей, куда увез ее муж, она больна, больна тяжело, смертельно, ее оперировали, ее лечат светила медицины суперсовременными средствами, есть у меня надежда хоть мельком глянуть на нее. Я бросил все дела, бросил часа на три все, поехал на Каменный остров, бродил там, не разбирая дороги, говоря вслух.