Архипелаг Святого Петра

Если бы я тогда же спросил, жив ли ее отец, я получил бы, возможно, в нагрузку (как тогда торгаши выражались) реплику о том, где он в настоящий момент и как он там оказался, то есть разъяснение немаловажное, изменившее бы все, может быть; но я отвлекся; мы были озабочены, и я, и она, некоторыми интимными проблемами. Основная проблема, как я теперь понимаю, была в том, что я еще не имел дела с женщинами, трусил отчаянно; главное — стеснялся раздеться при ней, я не представлял, как я стану раздеваться, расстегиваться и тому подобное, это меня убивало, отчаянная проза деталей. Поэтому, испытывая острейшее желание свалиться на ближайший диван, ковер, тахту, что угодно, мы только целовались и обнимались. По счастью, на нас накатывало только время от времени; уже тогда, до близости, нам просто было хорошо в обществе друг друга, хорошо и легко, несмотря на все наши «проблемы».

Вскипел кофе, Настасья пошла в ванную помыть руки, переоделась в длинный шелковый халат (и этот шелк тоже шуршал при ходьбе и искрил под моими руками), позвала меня.

— Расстегни фермуар, я не могу снять ожерелье, кажется, там нитка попала в застежку.

Я послушно расстегнул ее ожерелье.

Она наклонилась над ванной, включила кран, схватила душ на гибком шланге и окатила меня водою с ног до головы.

— Ну и шутки у вас, леди, рехнулась ты, что ли, как же я теперь домой-то пойду?! Еле пиджак снял, он мокрый насквозь, что за муха тебя укусила?

— Пиджак твой высохнет к утру, — отвечала она, — удаляясь из ванной, — зато теперь тебе придется раздеться. Полотенце на вешалке, халат за дверью.

В жизни не надевал я халата. Этот, за дверью (что бы мне спросить тогда: чей?), пришелся мне впору, но был длинный, почти по щиколотку, махровый, тоже зеленый, с длинным узким поясом. Там же, за дверью, на кафельном полу, нашлись и тапочки без задников.

— Теперь мы оба в халатах, — сказал я, — как японцы.

— Японцы в кимоно, — сказала она, подходя ко мне.

Проходившие под окном на набережной машины мелькающими мимо огнями фар запускали из окон по потолку веера лучей и антилучей — теней от оконных переплетов. Волшебство полутьмы, полусвета, световой паутины, несуществующей геометрии повторялось, то была не одна ночь, я не считал, тысяча одна ночь из сказки, ведь тысяча одна ночь — не цифра, не число, символ волшебных историй, рассказанных шаху шахиней, Шахрияру Шехерезадой, — точно так же, как в сочетании «первая любовь» «первая» — не числительное... как и «последняя», впрочем...

Случалось, фонари зажигались позже или гасли раньше, и тогда видны были звезды. Я запомнил с детства: небо, которое мы видим, — всего лишь воспоминание: иные звезды погасли, иных уж нет, а те далече, и все они, весь планетарий, сейчас уже изменился, каждое светило на самом деле не там, где мы его видим, все вранье, обман зрения, снова действительность и факты не совпадают, мы постоянно находимся под небом, которого нет.

Молчаливая величавая флотилия судов плыла за окнами.

— Мы тоже на корабле, — сказал я ей.

Она посмотрела на флотилию.

— Женщина на корабле — плохая примета.

— Волею судеб я отбил тебя у пиратов и везу в своей каюте на твой родной остров.

— А ведь мы и вправду на островах.

— Я думал, острова в конце Петроградской: Елагин, Каменный, Крестовский.

— Ленинград расположен на островах, — сказала она, — сначала, в петровское время, их было больше ста. А теперь сорок пять.

— Что же они, под воду, что ли, уходят?

— Засыпают ненужные каналы и протоки, делают перемычки, некоторые из островов сливают воедино, мне отец рассказывал.

— То есть мы живем на островах и не замечаем этого?

— Мосты-то замечаем. Хочешь, посмотрим на карте в кабинете? Я все равно пойду на кухню. Я хочу есть. Где твой халат?

Мой халат валялся на полу у кровати.

Мы не сразу дошли до кабинета, застряли, потому что некоторое время целовались в прихожей.

— Видишь, сплошные острова.

— Прекрасная островитянка Настасья.

— Даже дважды островитянка: мама ведь японка, а Япония — государство островное. Кюсю, Хонсю, Сикоку, Окинава, Хоккайдо.

Я разглядывал карту Петербурга, которую видел впервые.

— Целый архипелаг.

Она пришла в восторг, захлопала в ладоши.

— Мореплаватель, твой корабль достиг архипелага! Мы его открыли! Это открытие века.

— Т-с-с! Это наша тайна! Мы его открыли, он принадлежит нам, мы поплывем от острова к острову, исследуя их, побываем на каждом малюсеньком островке, никто не узнает, что теперь мы — жители архипелага... а как мы его назовем?

Она призадумалась, но только на минуту.

— У него уже есть название! Все его знают — его не знает никто! Архипелаг Святого Петра!

Мы пили легкое грузинское вино, кажется «Чхавери», ночные грозди черного винограда прятались в ночной листве. Голодные, как волк с волчицей, преломили мы хлеб, посыпали его тертым сыром. Зеленоватые морские воды замерли в метафизическом всплеске на картине Айвазовского; богиня любви, Венера, возникшая, как известно, из пены морской, соединила нас воедино в стихии своей, превратила в островитян; в первую нашу ночь мы стали обитателями архипелага Святого Петра.