Архипелаг Святого Петра

Кстати, чья была выдумка плавучая игрушка — Чарльза или Джереми, — неизвестно, но я полагаю, что Джереми. В отличие от брата, он был неистощимый фантазер и гениальный изобретатель на особицу: изобретатель, не умевший воплотить свои замыслы в материале, ему нужен был инженер-техник, конструктор, чертежник, который мог бы материализовать хотя бы на уровне чертежа наброски Джереми; что до Чарльза, у того был поистине редкий дар воплощать, он моментально представил себе все в натуре — до винтика, до малейшего соединения. На самом деле братья дополняли друг друга идеально, но ревновали друг друга к музе изобретательства, чьего имени я не знаю, может, Мелета или Мнемо, одна из старших древних муз, и ревновали отчаянно. Они постоянно оспаривали пальму первенства, не первородства, а именно первенства, а не исключено, что и авторства. Чарльз считал Джереми недоучкой и неудачником, а Джереми Чарльза — недоумком и ремесленником. Чарльза взбесило, что Джереми поменял имя и фамилию на Еремея Птицына, ну хоть бы на Певцова, мы ведь из рода древних шотландских бардов; это ты из рода певцов, а я сам соловей; и они снова подрались; Джереми ушел в гневе с подбитым глазом. Тут Чарльз вспомнил, что в России его не первый год именуют Карлом Ивановичем, как почти нарицательно всех немцев, независимо от имени; и он остыл, и его даже одолевать раскаяние стало, вспышка раскаяния, в глубине души он так любил брата и первенство его признавал, и талант, — но только в глубине души, до следующей ссоры.

Город порой представлялся мне, кроме всего прочего, заговором изобретателей, своеобразным патентным бюро на-все-руки мастеров, вот кто были настоящие масоны, les maçons, каменщики («Петр», как известно, — «камень», причем краеугольный, не так ли?..) истинные, вольный цех во времени, в который так старательно, с таким неуклюжим размахом играли господа, белоручки, коим в натуральное сообщество мастеров ходу не было по бездарности природной. Недаром их комячейки и партячейки (как это, елки-моталки, должно писать?! комячейки, партячейки? комъячейки? парт-я-чейки?) назывались ложи: театр! большой театр. Театр уж полон. Ложи блещут. Что ж сердце бедное трепещет?

НОВАЯ ГОЛЛАНДИЯ

Однажды утром по пути на службу мы обнаружили прикрученную к ограде Летнего сада возле головы Медузы Горгоны фанерную дощечку с кривой надписью алой краской: «Костей сегодня не будет».

— Это что ж такое?

— Юмор, не видишь, что ли? Объявление с мясокомбинатовской заветной калиточки в высоком заборе, к которой народ ходит за копчеными косточками по дешевке для себя и для собак.

— Надо бы снять да присобачить на дверь Большого дома.

— Не вздумай, засудят, посадят по политической статье, придется посылки тебе в лагеря собирать, не хочу.

— Тогда на морг. От вампира к вампирам: не будет...

— Черный юмор тебе не идет. Ты сдурел? Не выспался?

— С тобой выспишься, пожалуй.

Настасья только бровь подняла да на меня зыркнула.

— Где же лодку-то взять? — спросил я.

Мы собирались посетить остров Новая Голландия, на который без лодки не попасть, что каждому горожанину известно.

— Есть, есть у моих знакомых плавсредство, правда, не настоящий тузик, а резиновая лодка.

— Дорогая, — сказал я, — ты преувеличиваешь нашу худобу, мы на пару вряд ли в весе пера, куда ж нам резиновая лодка? Они большей частью небольшие и рассчитаны на одного рыбака плюс снасти.

— У них лодка на двоих, они всегда вместе рыбачат, и ничуть они не худее нас. Сегодня же одолжим и попробуем крейсеровать.

— На водах Фонтанки при встрече с быстроходным катером скучновато нам придется в резиновой лодочке. Борта низкие, ширина у Фонтанки невелика, берега — сама знаешь. Утонем, аки мухи в корыте. Ты хорошо в плаще плаваешь? А в шляпке? А в туфельках?

— Туфельки и шляпка не в счет. Сбросить — раз плюнуть. Фонтанка ни при чем. Надуем лодку у Мойки, войдем в канал. Обойдем Новую Голландию.

— Ты уверена, что ее можно обойти? А вдруг там запретзона?

— Думаю, под арку нам втихаря вплыть не удастся, но вокруг острова воды нейтральные, часовыми не обстреливаются.

— Твоими бы устами да мед пить. Твои, я хочу сказать, слова Богу бы в уши. Ты не в курсе, что теперь на Новой Голландии?

— Морской экипаж.

— Это когда-то было, а теперь?

— Морская тюрьма.

— У вас, мэм, сведения вековой давности.

— Склады лесоматериалов.

— О, вот это уже двухвековой.

Подходил, звякая, брякая, мотаясь на рельсах, темно-алый граненый ее трамвай.

— Встречаемся на Введенском! — крикнула она, исчезая в дверях второго вагона.

Встретившись на Введенском канале, мы прошли по Фонтанке до Майорова, миновали Крюков канал, добрались до Мойки, знакомые Настасьи жили на набережной в одном из небольших неприметных серых домов с невзрачным фасадом.

В узкой прихожей на подзеркальнике в громадной вазе стоял колоссальных габаритов осенний букет.

Хозяева, бездетные муж и жена, романтичные инженеры, собирались за город с лодкой в выходные, поэтому мы обещались вернуть ее к ночи.