Ридингэ действительно застрелит ее, если выйти? От мысли Касси бросило в дрожь. Нет, таки, жить хотелось, где угодно — но жить…
Дерево двери, на котором лежали ее ладони, вдруг стало прозрачней стекла. Стены пошли волнистой рябью, все заискрилось, свернулось, как будто в окуляре бинокля. Развернулось назад. И Касси увидела в сенцах белый зад Яна, и голые ноги Ридингэ у него под мышками, и услышала череду вдохов-выдохов, почти рычания. Словно она стояла рядом, словно держала фонарь.
И кто-то его погасил. Проснулась она под утро. Пара одеял, в которые ее завернули, надежно хранили тепло. Руки и ноги были снова связаны. Сквозь слюду брезжил серый свет.
Фургон с нестеитом уехал первым, чтобы держаться от них на расстоянии где-то в день пути. И, похоже, успел до снега. Им повезло меньше: мелкие белые ледяные звезды сыпались с утра и до самого вечера. Они шуршали по тенту, и даже залетали внутрь. За день пути Касси продрогла-таки до костей. Оставалось надеяться, что они заночуют в тепле. По пути в Валеду деревни им попадались часто, две оказались даже не заброшенными. Одна из хозяек угостила весь отряд парным молоком. Над краем кружки возвышалась пышная пена, едва ощутимый коровий запах придавал хлебу сладковатый привкус. В Стене такого молока никогда не бывало… да и в городе, наверное, тоже.
Зато в городе — в Стэнвенфе, которого больше нет — по утреннему запаху можно было догадаться, откуда дует ветер. С океана несло солью, сыростью и рыбой, с севера, из района пекарен — свежим хлебом, с юга — типографией, а от Стены пахло заводским дымом. Сколько бы фильтров не стояло в трубах — их не хватало. Вот в Алумском секторе там, где он граничил с городом, находились только верфи, ремонтные мастерские, конструкторские бюро и инженерные школы. И, хотя Стэнвенфский считался самым богатым, Алумский, таки, венси признавали самым чистым и красивым.