Архитектор и монах

— Я же сказал: «ты прав, он любит эффекты»… Но это ведь недолго было, теперь там опять ваш родной флаг. Забудь. Живи и радуйся.

— Ты хоть помнишь, сколько мне лет? — возмутился Джузеппе.

— Подумаешь, семьдесят… Монахи живут долго.

— Не знаю, — сказал он. — Мне кажется, я умру года через три.

— А я уже умер, — сказал я. — Пять лет назад, в сорок пятом. Когда Германия победила. Нет, я не желал Германии поражения. Но… но я думал, что все будет по-другому. Как? Почем я знаю, как. Я не политик. Я просто архитектор. Победа укрепила режим Тельмана. Шутка ли: на нас напали, такая огромная страна — а мы выстояли. Победили имперского дракона. Поэтому немецкий коммунизм стал вечным. У меня остановилось все внутри. Я почти перестал работать.

— Я тоже не политик. Мне тоже жаль…

— Тебе-то чего жалеть? Новая власть, новая жизнь, новая карьера. Был монах, стал митрополит. Живи и радуйся! — повторил я.

— Да, да, конечно, — сказал он. — Но, понимаешь ты, в имперской России что-то было. Что-то такое, русское, особенное. Надо было это сохранить. А сейчас она превращается в безвкусную демократию.

— Нам бы ваши заботы! — засмеялся я. — Безвкусно ему!

11. Ева

Перед войной у меня затеялась глупая переписка с одной женщиной. Я видел ее всего два раза, в Мюнхене, в тридцать восьмом. И оба раза в квартирном бюро, где она была мелкой чиновницей. Глупая история — я стал с ней пошло заигрывать, я даже думал отвести ее к себе на квартиру и переспать с ней — тем более что у меня целых полгода не было женщины, я полгода просидел в тюрьме — впрочем, мне иногда казалось, что я за эти полгода прочно расхотел женщин — мне было почти пятьдесят, когда меня арестовали. И она была почти согласна, хотя немножко кокетничала.

На прощанье она сказала: «Напишите мне письмо до востребования!».

«Ага, сейчас только розовую бумагу куплю! И конвертик с цветочками!» — подумал я и тут же про нее забыл.

Это было в начале марта тридцать восьмого года.

Я очутился около Венского почтамта в середине мая.

Честное слово, друг мой Джузеппе, у меня и в мыслях не было идти проверять, есть ли мне письмо до востребования. Кажется, я вообще забыл про разговор в квартирном бюро и про эту смешную дамочку с глазами-звездочками. Но я замедлил шаг и остановился перед входом в почтамт. У дверей были большие латунные ручки. Вдруг я вспомнил — или мне показалось? — что в квартирном бюро в Мюнхене были такие же ручки. Ну или примерно такие. Латунные, начищенные до блеска.

Мимо, по тротуару позади меня прошла женщина, искривленно отразившись в зеркальной латуни — как будто коротконогая грудастая безголовая кукла. Ужасно! Я даже оглянулся, посмотрел ей вслед. Конечно, это была обычная женщина. Что я, кривых отражений не видел? В кривых полированных поверхностях? Самая обычная. Но чем-то похожая на ту. Своей обычностью, конечно.

Вот только в этот миг я ее вспомнил и тут же вспомнил про письмо до востребования. Вспомнил, что я ей ничего не написал, разумеется.

И не собирался.

И уж конечно, я был на сто процентов уверен, что она первая не станет мне писать.

Поэтому я зашел вовнутрь, нашел нужную стойку, достал членский билет Союза архитекторов, показал его почтовой барышне и спросил, не пишет ли мне кто.

Барышня порылась в длинном ящике и достала три конверта.

В центре зала были столы под низкими латунными абажурами.

Я присел на дерматиновую скамейку.

Проверил штемпели, вскрыл письма в хронологической очередности.

Первое: