Архитектор пряничного домика

– Никто вас искать не станет. Я всем расскажу, что жена сбежала с кобелем. Бросила меня и дочь. Вещи твои сложены в чемодан, я их сожгу. Счастливой загробной жизни не желаю, надеюсь, тебя на сковородке поджаривать будут. Думаешь, мы с Ниной не видели, какие у вас морды довольные по вечерам, если нас с ней дома днем не было? Измена – ерунда, поменяться партнерами пустяк. Да и не люблю я тебя давно, корову тупую. Нину от Вадима коробило. Мы бы сели, спокойно поговорили. Но вы решили нас отравить! В эту избу никто не сунется, у нее дурная слава. Я все детство у бабушки в Ракитине провел, жаль она умерла, когда мне четырнадцать стукнуло. Отлично знаю, что дом Варвары Анафемской местные за километр огибают. Не переживай, нас не поймают.

Елена начала мычать, она хотела объяснить, что Вадик планировал шантаж, но тут появилась Нина со шприцем. Сергей сел жене на грудь, прижал ее к полу. Все! Мрак!

Очнулась она от холода и сырости, вокруг царила мгла, дышалось с трудом.

Моника развела руками.

– Дальше она ничего не помнит. Как из могилы смогла вылезти, не знает. Есть серьезные научные исследования, которые доказывают, что в момент запредельного стресса у людей просыпаются невиданные физические силы. Елена очнулась в интернате. Первое время у ожившей покойницы мысли в голове путались, потом она сумела их упорядочить. Затем вспомнила все, что с ней произошло. Елену сковал испуг, она понятия не имела, где Сергей и Нина. Очень боялась, что супруг ее отыщет, сделает вторую попытку убить, и она окажется на сей раз удачной. Сил у нее никаких не было. А еще бедняга сообразила: Вадим, скорее всего, мертв. И что ей оставалось делать?

Глава 24

Моника показала рукой на небольшой пруд.

– Елена рассказала, что она часто выходила во двор, сидела у воды, глядела на лебедей и внезапно поняла, как ей дальше жить. Ну, расскажет она все монахам. Дальше что? Ее отвезут в милицию, туда вызовут Сергея. Стеклов не моргнув глазом соврет, что супруга умом тронулась, несет чушь невозможную, она удрала с любовником. Может, письмо от жены покажет? Лена никогда ничего не писала, образцов ее почерка нет, но супруг сам бумагу может настрочить. Если Елене велят для сравнения что-то написать, а почерк не совпадет, Сергей объявит: после нервного стресса жена иначе буквы выводит. И что сделают с Леной? Отправят в психушку. Но она уже и так в интернате.

– Вполне здравые размышления, – заметил я, – с пассажем про почерк можно поспорить, но не стоит сейчас этим заниматься.

Моника улыбнулась.

– Правильно. Лена обдумывала все и молчала. Почему она не разговаривала?

Моника похлопала по подлокотнику скамейки.

– Мы с тобой сидим у приходского дома, за нами окно, в комнате сейчас библиотека, книги можно домой взять почитать, многие ракитинцы с удовольствием абонементом пользуются. Но в прежние времена там находился кабинет моего отца. Скамейка здесь не первое столетие стоит, в монастырях, если что в тысяча пятьсот каком-то году установили, потом не тронут, чтут традиции. Лена один раз села на лавочку и разговор услышала. Отец мой беседовал с монахом, который в обители за порядком следит. Окно они не захлопнули, обсуждали вопрос, как им лучше найденку оформить, объяснить, откуда она взялась. Дело не в том, что ее надо кормить, одевать, лечить, с такими проблемами монастырь справится, но приедет проверка, заметит больную. Как быть, чтобы и правду не сообщать, монастырю не навредить и узаконить пребывание Елены в его стенах?

– В другое место ее перевести нельзя, – вздохнул благочинный, – сам знаешь, какие порядки в таких интернатах.

– Наслышан, – ответил мой отец, – и бьют бедняг, и голодом морят. Нельзя Лену от нас увозить, она погибнет, пусть живет, пока в разум не придет.

– Если придет, – уточнил монах.

– Тогда точно ей у нас остаться надо, – воскликнул врач.

И Елена поняла, эта обитель – единственное место в мире, где ее любят, о ней заботятся. Если доктор поймет, что она выздоравливает, разговаривать начала, сообщила свой адрес, ее могут отправить домой. Значит…

Моника посмотрела на меня.

– Надо изображать немую, остаться там, где ей обеспечена сытая, безопасная жизнь и куда Сергей не доберется, – договорил я.

Собеседница кивнула.

– Верно. Лена жила как у Христа за пазухой на всем готовом. От скуки начала в храм ходить, втянулась, работала в швейной мастерской, особенно не утомлялась, много гуляла. Уж не знаю как, но благочинный ей паспорт раздобыл, она стала Николаевой Еленой Ивановной без определенного места жительства, получила законное право жить в интернате, полюбила смотреть телевизор. Все было хорошо. И вдруг, спустя много лет, это шоу! Елена выяснила, что ее дочь жива, здорова, богата. И захотела с ней встретиться.

– Навряд ли Стеклова любила свою дочь, – пробормотал я.