Архитектура для начинающих

«Рита – Женщина в самом традиционном, патриархальном смысле этого определения, – Ольга видит ее историю на огромном экране своего восприятия из пустого зала реальности. – Только по странной иронии судьбы (или что там еще есть) ее влечет исключительно к своему полу. Это ее личная трагедия, в текущем сообществе такая особенность наречена грехом, болезнью, извращением. Поэтому, как хорошая дочь и добропорядочная гражданка, она выходила замуж, рожала ребенка – выполняла все необходимые пункты, но, как показывает лента событий, не жила».

«Подсознательно все равно ждала свою принцессу на белом вездеходе».

Ольга тоже не задавалась целью устраивать революции. Просто их ритмы сошлись в определенной тональности в стихийный, красивый дуэт.

– Теперь же я обвиняю ее за то, что она хотела остаться со мной тогда, когда я специально этого не замечала и, обжегшись, бежит от меня сейчас, – признает та, что привыкла солировать.

– Более идиотских действий с моей стороны еще поискать и придумать нарочно, да и то, вряд ли получится!

– …спасибо, Джон. Ты клевый чувак, – Ольга выключает газ под вскипевшим чайником. – Дальше оставь меня, пожалуйста. Боюсь, что в последнем выводе я и себе сегодня не признаюсь, а тем более не захочу посвящать в него свидетеля. Даже такого няшу, как ты.

Рита не заметила, как уснула прямо там, под входной дверью в полутемной прихожей. Или просто провалилась в небытие, пытаясь справиться с немой внутренней истерикой.

«Предательство?» – заходилось вопросом сердце. Отбивало метрономом события из прошлого. – «Нет его. Она же мне ничего не обещала, не объяснялась в любви, у нас и романа-то не было, сразу секс – нечего предавать! А «чувства» и «нас» я сама себе придумала и…»

«И в общем, это неважно!» – плавилось в груди то самое «сердце», ноющее, как зубная боль, все последние дни об Ольге. Напоминая о ней ежечасно, ежесекундно оно молило/мечтало о встрече, как о панацее от душевной болезни, обещало себе «непременно враз станет легче» и в который раз ошиблось! Вместо «легче» стало «катастрофически».

«Под ногами ее хрустели не гравий и не песок – мое доверие, чувства и растоптанное в пыль самолюбие. Вот что особенно больно. Никогда не станет жизненным эликсиром встреча с собственным палачом, и глупо было мечтать/ждать эфемерного чуда», – как мантру, повторяя в полусне еще миллион причин, по которым можно законно/оправданно ненавидеть Ольгу, и тем яростнее, чем сильнее пыталась за ними скрыть одну тоненькую, тянущуюся красной нитью, мысль – несмотря на личный крах всей своей жизни, вопреки пережитому унижению и адской, душевной боли – она любит ее…

Безнадежно!

…Хочет быть с ней.

…Быть ее.

…Делить единственную жизнь на двоих… И это не-воз-мож-но! – до обморока хлестало по щекам понимание.

«Слишком… Больно…» – вспыхивало и затихало аварийной лампой сознание, когда Рита медленно погружалась в небытие, где эта самая нить затянулась петлей на шее.

Описывая Рите фатальную встречу с ее отцом, Диана однажды охарактеризовала ее как «не любовь, но больная эмоциональная зависимость друг от друга с первого взгляда. Нас обоих невозможно тянуло друг к другу, и временами мы оба страдали от того, что просто физически не могли бы расстаться и идти каждый своей дорогой».

– Это так романтично, – тихо отвечает далекой маме Рита. – Я всегда слушала с восхищением эту историю, мечтала так же встретить свою любовь, а вот теперь могла бы поспорить с тобой о страданиях. Ибо, несмотря ни на что, у вас была взаимность, вы были вместе, а у меня не то что нет даже надежды, у меня нет даже права мечтать о ней. Я должна ее ненавидеть за все, что произошло, а себя презирать.

И если со вторым пунктом план перевыполнен тысячепроцентно, то с первым безнадежно ушел в минус, что добавляло обид и боли.

Словно в трауре по погибшей самооценке, Рита занавесила зеркала. Скрываясь от себя самой, она забаррикадировалась от всего мира. Перестала выходить из квартиры и отвечать на стук в дверь. Заблокировала телефон, оставив право на вход лишь звонкам с маминого номера. В электронной почте лишь входящим от Олега Игоревича.

– Жаль, на мысли нельзя/невозможно навесить цензуру, – потеряв счет суткам в осаде, сама с собой беседовала Рита. – Но можно найти иной способ – на каждую сладкую слабость от предательницы-памяти вспоминать сразу, как Ольга отводила глаза. Больно? Но отрезвляет!

«Я не знаю, сколько времени мне понадобится…» – размышляя о прошлом, разбирая накопившиеся в стирку вещи, Рита нехотя берет в руки нетерпеливо зазвонивший телефон:

– Да, мам, привет. Я не поеду сегодня, скажи Пал Юрьичу, чтобы не тратил время, – разговаривая по телефону, закладывает вещи в стиральную машину, засыпает порошок, нажимает кнопку «старт».

– Все хорошо, мам, просто поработать немножко нужно. Я домой взяла. Как там Сонечка? – мысли о дочери последнее, сильнейшее средство в войне против собственных чувств. Ради Сони Рита сейчас скрывается от мира, изо всех сил пытаясь прийти в себя – девочке нужна мама с улыбкой, а не псих с тоской в глазах!