Архитектура забвения. Руины и историческое сознание в России Нового времени

Журнал «Сын отечества», который начал выходить в свет в октябре 1812 года, занял по отношению к происходящим событиям позицию, совпадающую с либеральным национализмом. Его первый редактор-издатель Николай Греч вспоминал, что идею издания журнала подсказал ему граф Сергей Уваров[168]. Его роль в истории «Сына отечества» действительно велика: прилежный читатель Фридриха Шлегеля, Уваров сделался одним из главных провозвестников немецких националистических идей в России и, как известно, в 1832–1833 годах сформулировал влиятельную идеологию «православия, самодержавия и народности», которая подвела фундамент под правление Николая I[169]. Идея журнала пришла Уварову от желания опубликовать статью, написанную немецким писателем-националистом Эрнстом Морицем Арндтом. Этот писатель, а вместе с ним барон Генрих фом унд цум Штейн (близкий друг Уварова, находившийся на службе у царя), прибыл в Петербург в 1812 году[170]. И Арндт, и Штейн исповедовали либеральную версию национализма, продвигая идеи объединения нации посредством социальных реформ. Штейн в качестве главы Прусского правительства способствовал отмене личной зависимости крестьян в 1807 году. Что касается Арндта, то он был автором влиятельной книги об ужасах крепостничества – «Истории крепостного права в Померании и на острове Рюген», изданной в 1803 году. Любопытно, что при всей напряженности политической ситуации эти реформаторы были с почетом приняты в России, где они способствовали упрочению бескомпромиссной антинаполеоновской позиции императора. Таким образом, Уваров, одержимый ностальгией по Пруссии и утративший надежды на возможность национального становления России (как это продемонстрировал Андрей Зорин), выбрал немецкого писателя, чтобы способствовать русскому национализму. Он создал журнал, который сумел успешно объединить ведущих литераторов декабристского круга, став таким образом главным вестником либеральных настроений вплоть до 1825 года[171].

В статье, напечатанной в самом первом номере «Сына отечества», Арндт первым делом объявил преступником лично Наполеона, представив его, со всеми положенными отсылками к римской истории, как бешеного, неуправляемого тирана: «…твой ужасный дух хотел возвеселиться блистательным позорищем гибели и разрушения. Так Нерон, предавая огню Древний Рим, пел, созерцая пламя, пожиравшее владычицу мира»[172]. Далее в той же статье автор предостерегает французского императора: фурии уже восстали от гробов и готовы его покарать. Сравнение с римской историей и мифологией имело глубокий смысл: это было не просто заимствование риторики, которая была в ходу во время Революции, а потом Империи; это был прием, позволявший новому журналу уменьшить число христианских аллюзий. «Сын отечества» с самого начала предлагал популистское, националистическое, а не религиозное истолкование московского пожара. Имперский проект Наполеона основывался на отрицании свободы: «Исчезли разделения государств и народов». Французы, «дикари Европы», превзошли беззакония варваров[173]. Русские – последний устоявший народ: «Здесь процветают во всей красоте народная сила, народные чувства, народная гордость, процветают все высокие, изящные добродетели, украшающие народ великий, могущественный, неразвращенный, противящийся порабощению и стыду…»[174] Истинное Просвещение коренится в «пламенной любви к отечеству и верности к доброму государю»[175]. Таким образом, «Сын отечества» продвигал мысль о соперничестве двух форм правления: гегемонистского имперского владычества над многонациональными территориями – и национального государства, олицетворяемого правителем, который выражает волю народа и защищает его свободу. С этой точки зрения русские вели освободительную войну не только за национальное самоопределение, но и защищая сам принцип государственности. Угроза суверенитету России дала «Сыну отечества» возможность кратко очертить вид национализма, который приведет к гармонии политические и культурные элементы государственности и укажет путь к реинтеграции общества и государства[176].

Получалось, что «Сын отечества» стремился преодолеть характерную для XVIII столетия модель многонациональной империи[177]. В патриотическом угаре, порожденном наполеоновской оккупацией, судьба национальных и религиозных меньшинств в России была забыта. Националистическая риторика балансировала на грани дозволенного, все время рискуя вторгнуться в область полномочий монарха. Шишков с его органицистскими метафорами при описании государства уже приготовил для этого почву: эти метафоры предполагали, что царь должен воплощать волю народа, а не потакать собственным устремлениям, пользуясь абсолютной властью[178].