Архив Долки

Вскоре Мик уже направлялся к трамваю до дома. Он был озабочен. Странно, сколь быстро рот его сделался полон забот несколько устрашающих. Перво-наперво главная угроза — Де Селби — и Миков замысел облапошить его. Далее ошарашивающая история с Блаженным Августином. Следом внезапное осложнение в виде отца Гравея, с которым предстоит разбираться вскоре. А теперь еще и эта фантасмагория с Джойсом — человеком, который вернулся с того света, вооруженный лишь утверждением, что он на тот свет и не захаживал, и все же скрывающийся под неизвестным именем в маленьком городке.

Ясное дело, всего этого достаточно, чтобы ошарашить кого угодно — если не напугать. И все же Мик был почти готов поздравить себя с тем, что он — натура флегматическая, не без хитринки, не без дара плести козни и не без некоторой грубой отваги.

Пока трамвай полз своей дорогой, Мик уверился в одном. Он отправится в Скерриз — на несколько дней, если нужно — и, если Джойс там, отыщет его. Он вытянет из него все тайны, все грезы, бахвальства и сожаления и представит их на тарелочке этой непредсказуемой, властной, толковой, поразительной девушке — Мэри. Но поблагодарит ли она его — или же отчитает за вмешательство в чужие дела? Вряд ли… уж точно не в случае такого человека, как Джойс. Она сама немало прошла вглубь Республики словесности^{93}, о французской литературе знала много больше, чем он. Ее увлекала природа гения, сама она — человек творческий и, следовательно, восприимчивый. Нет. Подлинная история Джойса — безупречный материал для воспитания ее обширного ума. У нее выйдет своя непревзойденная книга.

Глава 11

В поры этих событий гостиница «Королевская марина» в Данлири была громадной махиной потускневшего великолепия, с намеками на красный бархат и позолоту минувших славных времен. Однако все еще имелся там уют, добротная еда и то особое утешение, какое иногда сообщают запролuвные акценты.

Мик прибыл на двадцать минут раньше срока, уселся в баре и подкрепился предварительным стаканом французской воды. Он намеревался обставить перед отцом Гравеем историю так, что, дескать, Де Селби — человек эксцентрический, хоть и исключительной интеллектуальной мощи, но, похоже, духовно весьма заблудший, и ему, пожалуй, пойдет на пользу откровенный разговор о неколебимости христианского идеала, бессмертия души и почтения, с каким положено относиться к Церкви. Мик также хотел, коснувшись вопроса распространения по миру послания Христова, подвести беседу к сути тайного замысла, который Де Селби лелеял: единовременного распределения повсюду своего жуткого ДСП. Мик счел, что будет более чем без толку сообщать отцу Гравею о запредельной задаче, которая стояла перед самим Миком — защитить человечество от неслыханной угрозы.

Отец Гравей явился вовремя. Выглядел он так, как предварял его низкий глубокий голос: тощий, темноволосый, очень маленький человек лет шестидесяти, с морщинистым, но приятным, благожелательным лицом. Одет он был безупречно. Войдя, он замер посреди обширного бара и поискал Мика взглядом, Мик встал, подошел к нему, тронул его за руку и протянул свою.

— Отец Гравей, как я понимаю?

— А!

Священник ответил на рукопожатие дружески.

— Так-так. Вы, конечно, Майкл. Великолепно. Превосходно.

— Может, сядем вон там, отче? — спросил Мик, ведя отца Гравея к своему столику. Священник улыбнулся и сел, опрятно устроив шляпу и сложенный зонтик на ближайшей вешалке.

— Ну не тяжкий ли вечер, — сказал он любезно. — Не могу сказать, что мне такая жара по нраву. Я много лет провел в Риме, термометр там, конечно, повыше, но почему-то другой извод жара.

— Все говорят, что утомляет именно влажность в атмосфере, отче, но я так и не понял до сих пор, что это значит.

Отец Гравей смотрел на него жизнерадостно.

— Думаю, можно рассматривать это так: сильный солнечный свет лета извлекает пары из нашего волглого пейзажа, — пояснил он, — но, сдается мне, подобное положение дел — за гранью человеческого влияния. Разумеется, в некоторых больших городах, особенно в Америке, с незадачей этой в жилых помещениях справляются при помощи кондиционирования воздуха. В нашем доме в Кливленде так все и обустроено, и, поверьте, это совсем другое дело. Ну что ж! Давайте-ка по чашечке чаю, с коржиками?

— С коржиками?

— Да-да. С такими, знаете, кругленькими пирожными, сверху глазурь, белая или розовая. Я серьезно.

Что за чудовищное предложение! Иезуиты, значит, вот как мыслят себе сибаритство? Мик исторг нечто подобное тихому смешку.

— Отче, как можно?

— А, тогда, может, чаю и сэндвичей со свежей ветчиной?

— Видите ли, отче, я обычно посреди дня полновесно не обедаю. Это означает, что, добравшись вечером домой, я — изголодавшийся волк и тогда-то кидаюсь на добротный ужин. И часу не прошло, как я отложил вилку с ножом.

Отец Гравей хмыкнул и внезапно извлек пачку сигарет.

— Позвольте признать правду, — сказал он. — Я в той же лодке. Угощайтесь сигаретой. Мы тоже трапезничаем по вечерам. Боюсь, наш Дом привнес сюда кое-какие экзотические обычаи.