Архив Долки

— Признаешь ли ты, что ни возраст, ни цвет женщин не имели для тебя значения, если предполагаемая транзакция состояла в соитии?

— Ничего я не признаю. Не забывай, пожалуйста, что зрение у меня было прескверным.

— Все ли твои похотливые отправления были гетеросексуальными?

— Гетеровздор! Нет никаких доказательств против меня — кроме тех, что записал я сам. Слишком смутно. Остерегайся морока подобного извода. Ничто не черно и не бело.

— Мое призванье — исследование и действие, а не литература.

— Ты прискорбно малоопытен. Ты ни вообразить не можешь эпоху, в которой я жил, с ее укладом, ни судить о тогдашнем африканском солнце.

— Жарко, а? Я много читаю об эскимосах. Бедолаги прозябают жизнь напролет, все сплошь обмороженные да в сосульках, зато как изловят тюленя — эх, вот удача-то! Из шкур делают теплую одежду, устраивают праздники обжорства, с мясом, а жир несут домой, в иглу, и там питают им лампы и печи. Тут-то и начинается потеха. Нанук с Севера^{16} уж всяко нанукаться горазд.

— Плотоугодие, как случайное, так и умышленное, я порицаю.

— Это теперь, постгностик ты эдакий! Небось пунцовеешь при воспоминанье о былых своих сквернупражнениях — учитывая, что теперь ты Отец Церкви.

— Чушь. Я насочинял непристойных подвигов из бахвальства, иначе считали б меня девственником либо трусом. Я ходил улицами Вавилона с низменными попутчиками, потея в пламенах похоти. В Карфагене я таскал за собой котел нерастраченной разнузданности. Господь в величии своем искушал меня. Но книга вторая моих «Исповедей» — сплошь потрясающие преувеличения. Я жил в свое лихое время. И берег веру, в отличие от куда большего числа народа моего в Алжире, который ныне — арабские обормоты и рабы ислама.

— Задумайся, сколько времени ты угробил во чреве своих половых фантазий, а время это иначе могло быть посвящено изучению Писаний. Бездельный безобразный блудодей!

— Я был слаб в те поры, но высокомерие твое нахожу оскорбительным. Об Отцах толкуешь ты. А как же этот доникейский олух, Ориген Александрийский?^{17}Что он сделал, когда обнаружил, что вожделение к женщинам отвлекает его от священной писанины? Я тебе скажу. Он встал, поспешил в кухню, схватил разделочный нож и — чик! — одним махом лишил себя личности! А?

— Да. Назовем это героической запальчивостью.

— Как Ориген мог быть Отцом Чего-Либо — без всяких при себе мудей? Ответствуй.

— Придется исходить из того, что его духовные тестикулы сохранились в целости. Ты с ним знаком?

— Не могу сказать, что видал его в наших краях.

— Но, черт подери, он там? Ты разве не всеведущ?

— Нет. Я в силах, но иногда высшая мудрость — не знать. Полагаю, можно спросить у Полиарха.

— Кто на этом белом свете, скажи на милость, этот Полиарх?

— Он не на этом белом свете — и опять-таки я не знаю. Кажется, он у Христа викарий, в Раю.

— А иные странные обитатели там имеются?