Архив еврейской истории. Том 14

Довгалевский просил Хинчука о немедленной отправке в Париж «официальной справки об исполнении приговора» над убийцами Турова, предлагая засвидетельствовать ее у французского посла в Москве, а также выяснить, «посылал ли Савелий в 1926 году через НКИД диппочтой письма на имя Турова», какие именно и имел ли на это право. Полпред указывал, что «все это надо оформить в виде протоколов дознания и официальных справок», поручив их составление «следователю или инспектору уголовного розыска», а «в последнем случае — под наблюдением прокурора, подпись которого должна фигурировать в актах дознания»[268].

Просьбу, видимо, исполнили, но спустя рукава, ибо первый советник полпредства СССР во Франции Г. 3. Беседовский, явно не предполагавший тогда, что примет участие в процессе Литвинова-младшего в роли свидетеля… защиты (!), потребовал 3 мая «немедленно выслать новую справку относительно пакетов, отправлявшихся по диппочте на имя Турова в апреле и мае 1926 года», поясняя:

Присланная из Москвы справка страдает такими дефектами, что ее никуда представить нельзя, а именно: нет бланка учреждения, даты, номера, никакой печати. Маленький клочок бумаги с неизвестной подписью карандашом. Такой документ даже в пределах СССР не примет ни один народный суд, — тем более нельзя ее представлять в иностранный суд[269].

7. «Мирные переговоры»

14 мая 1929 года один из адвокатов обвиняемых, мэтр Долинер, обратился к Груберу с предложением «мирных переговоров», готовность к которым подтвердил и Моро-Джиаффери. Общая идея соглашения заключалась в следующем: убедившись в ходе следствия, что векселя выписаны без ведома берлинского торгпредства, Иоффе и его компаньоны отказываются от всяких финансовых претензий. В ответ торгпредство отзывает свою жалобу, и либо дело в отношении держателей векселей прекращается (и ведется далее только против одного Савелия!), либо их освобождают из-под стражи до суда. Сам Моро-Джиаффери объяснял свое желание «помириться» с большевиками исключительно тем, что, хотя полностью уверен в своей победе на процессе, но ему, «бывшему члену кабинета Эррио[270] и ярому стороннику признания СССР[271], не хочется нападать на советское правительство». Полушутя он просил «при следующей оказии своевременно о нем вспомнить», так как охотно выступил бы на стороне большевиков по какому-нибудь судебному делу, но Грубер, поблагодарив его за добрые намерения, ответа по существу не дал.

На следующий день, в среду, с Грубером созвонился и помощник другого адвоката, Сезара Кампинчи, взявшегося защищать Литвинова, — Жерар Стросс (Gerard Strauss), который тоже заявил об их желании «покончить дело Савелия миром». Грубер выразил сомнение в реальности такого исхода, поскольку от обвиняемого требуется признание, что он выписал векселя, не имея должных полномочий, и речь может идти лишь о смягчении его участи. Но, так как Стросс настаивал на встрече, условились о проведении ее в пятницу.

Еще раньше Ева Пренская, надеясь договориться об освобождении Савелия из тюрьмы непосредственно с его братом, отправилась в Женеву, где в апреле-мае Литвинов-старший представлял СССР на заседаниях VI сессии Подготовительной комиссии Конференции по разоружению. Но подруга Савелия не смогла добиться желаемого, причем Максим Максимович предусмотрительно заставил ее дать подписку, что просительница явилась к нему с целью похлопотать за брата, но встретила решительный отказ от всяких переговоров с объяснением, что для этого есть адвокаты и суд.

Впрочем, Литвинов-старший, по версии Рапопорта, проявлял живейший интерес к участи Савелия и свой разговор с одним из должностных лиц, наблюдавших за ходом дела, начал издалека — с вопроса, нет ли опасности проиграть суд и, в связи с вероятностью такого финала, можно ли что-нибудь придумать для признания братом своей вины. Дальнейшая беседа развивалась-де следующим образом:

— Нельзя ли так сделать: он нам напишет письмо, в котором расскажет всю правду; это письмо будет депонировано у верного человека, а когда Савелия выпустят, то письмо будет передано следователю. Или же, имея это письмо, дадим согласие на освобождение Савелия. Ведь у нас нет интереса, чтобы его непременно закатали, — нужно лишь, чтобы векселя были аннулированы.

— Это невозможно. Во-первых, если будет так сделано, то все скажут, что большевики заодно с братом наркома и все это — жульничество. Во-вторых, мы даже не имеем права сноситься с обвиняемым иначе как через следователя. Пусть Савелий напишет свое сознание следователю, подаст ходатайство об освобождении, а мы не будем возражать.

— Нет, это не годится. Сознание следователю значит — все кончено, а Савелия, может, и не выпустят. Нельзя ли, чтобы письмо было датировано днем, когда он уже будет на свободе и за пределами досягаемости следователя? Тогда и не будет упрека в сношениях с заключенным.

— Нет, это невозможно.