Коровья тропа вела вдоль сухого ручья то вверх, то вниз. Мы остановились и посмотрели вперед, потом посмотрели назад и старались подражать родителям, как они бы посмотрели по сторонам и сразу бы поняли, долго ли еще идти и далеко ли. А ты пристала с вопросами, долго ли еще идти, сколько еще кварталов, как ты всегда приставала к ма с па в машине по дороге сюда, и они только хихикали, а меня это доставало. А сейчас я понял, почему твои вопросы серьезные были чуточку смешные, но смеяться или там хихикать не стал, а отнесся серьезно, сказал, нам всего один склон вверх и один склон вниз, и уже дойдем, хотя сам реально не имел понятия, сколько еще идти, даром что так тщательно изучил карту. И вдруг сам забеспокоился, даже подумал, не лучше ли нам повернуть назад.
Позже, солнце уже стояло немного ниже, мы заметили с тропы маленькую такую заводь в ручье. Мы бегом припустили вниз к ручью смочить рты и попить воды, хотя она была зеленого цвета и склизкая на языке. Мы скинули сапоги и шлепали по камням на дне, и нашим ногам было прохладно и скользко.
Время от времени мы громко звали маму с папой, но наши голоса сразу же тонули в воздухе. Никакого эха или хотя бы признаков эха. Это тогда мы поняли, типа нутром животов, что мы и правда заблудились. Мы кричали «мама, папа» все громче и громче, и никакого эха к нам не приносилось, и мы пробовали выкрикивать другие слова, типа «сагуаро» или там «Джеронимо», и все равно никакого эха не услышали.
Мы были одни, совсем одинешеньки, еще больше, чем иногда по ночам, когда нам выключали свет и закрывали дверь. Тогда мне в голову полезли мысли о всяких ужасах. А потом я больше ни о чем другом не мог думать, а только оглядывался, вдруг где-нибудь вокруг нас покажутся дикие звери, и думал, если звери нас найдут, то сразу почуют, что мы потерялись, и набросятся на нас. Вокруг все было такое незнакомое, что когда ты спрашивала, как называется вон то дерево, вон та птичка и вон такие облака, то я отвечал только: не знаю, не знаю, не знаю.
Однажды, мы тогда еще все вместе ехали в машине, мы ответили «да» нашей ма, когда она взяла с нас обещание, что если мы потеряемся, то обязательно сообразим, как их снова найти. Я пообещал, я сказал: да, мама, конечно. А на самом деле я никогда реально не обдумывал, как сдержать это обещание, – ни разу до этого момента. И пока мы шли, а я не знал, шли мы назад к ним или, наоборот, еще дальше от них уходили, я продолжал думать о том, как мне сдержать мое обещание и как нам найти их? Но у меня не получалось собраться с мыслями и искать выход из нашего положения, ведь мы шли высохшей коровьей тропой вдоль высохшего ручья, и наши сапоги хрустели по камням, как хрустят на зубах хлопья, и распугивали мои серьезные мысли, к тому же от этого хруста я проголодался. Теперь солнце било нам прямо в лоб сквозь низенькие чахлые деревья, а белый ветер доносил до нас столько много звуков мира, что мы даже испугались. Звуков, как будто одновременно падает на землю тысяча зубочисток, или как будто старухи скребутся в своих сумках, роются, но не находят того, что ищут, или как будто кто-то залез под кровать и свистит нам оттуда. Над нами в небе какие-то черные птицы черкали треугольники, потом прямые, потом снова треугольники, и я сначала подумал, вдруг они пытаются нарисовать стрелы и указать нам дорогу куда-то, но потом одумался, что такого не может быть, как можно верить птицам? Только одним орлам можно верить. Мы поравнялись с огромным камнем, и я решил, что пора остановиться и немного передохнуть.
Если я сосредоточивался, то видел у себя в голове общую картину, Каньон Эха, широкую блистающую долину на холме, и там нас поджидают па и ма, наверное, сердитые на нас, но еще и счастливые, что снова нас видят. А на деле вдали виднелись одни только холмы, много холмов, и тропинка взбиралась по ним вверх и спускалась вниз, а еще дальше над серой дымкой высились горы. У меня за спиной все время слышались твои маленькие шажки по гальке и еще твои охи-вздохи, ворчание, и твоя жажда, и твой голод. Потом начало смеркаться, и я вспомнил историю про сибирскую девочку с собакой, и как собака охраняла ее, а потом помогла ее спасти. Я сказал тебе, вот бы у нас была собака. А ты ответила: нетушки, еще чего. А потом немного помолчала и сказала: ладно уж, пускай была бы.