Архив потерянных детей

Девочка говорит, что больше не хочет слушать эту книгу, говорит, что не понимает ее и что, когда все-таки понимает, что там к чему, это все равно наводит на нее ужас. Мальчик велит ей замолкнуть и проявить хоть какую-то взрослость и все-таки научиться по-человечески слушать. Он говорит ей, что «Повелитель мух» – это классика и что ей надо понимать классику, если она вообще хочет хоть о чем-нибудь иметь хоть какое-то понятие. Меня подмывает спросить мальчика, почему он так считает, но нет, сейчас я этого делать не буду. Я и сама желала бы знать, правда ли дети что-то понимают в этой книге и должны ли они вообще что-то понимать в ней. Правы ли мы, что открываем им слишком неприглядные стороны жизни – слишком решительно погружаем в реальный мир? И не слишком ли многого ожидаем от них, не слишком ли обольщаемся надеждами, что они поймут вещи, понимать которые, наверное, еще просто не готовы?

Четыре года назад, мы с мужем тогда только начинали работу по проекту городского звуколандшафта, мы делали интервью с неким Стивеном Хаффом. Он открыл однокомнатную на старинный манер школу[53] под названием «Тихая заводь посреди шторма» на первом этаже какого-то здания в Бруклине. Учились у него иммигранты или дети иммигрантов, в основном латиноамериканского происхождения, в возрасте от пяти до семнадцати лет, и преподавал он им латынь, классическую музыку, учил читать метрические стихи и понимать их ритм и метр. Он помогал своим ученикам, даже самым маленьким, учить наизусть отрывки из «Потерянного рая» Джона Мильтона и понимать их смысл и в то же время руководил группой из пятнадцати учеников, которые коллективно переводили с испанского на английский «Дон Кихота». Правда, в их версии Дон Кихот был не постаревшим испанским идальго, а группой детей, которые мигрируют из Латинской Америки в США. Для подобных начинаний явно нужны смелость и легкая сумасшедшинка. А в особенности, в чем я уверилась тогда и продолжаю верить сегодня, только ясность ума и смирение в сердце позволяют понять, что дети, безусловно, способны и читать «Потерянный рай», и учить латынь, и переводить Сервантеса. В один из сеансов звукозаписи мы с мужем записали сценку, когда одна девчушка, ученица Хаффа – всего девяти лет, – запальчиво спорила с другими юными переводчиками по поводу правильного перевода следующих строк из «Дон Кихота»: «Когда жизнь сама по себе кажется ненормальной, кто знает, где лежит безумие? Возможно, чрезмерная практичность и есть безумие. Предать свои мечты – вот что можно назвать безумием».

Думаю, послушав эту девчушку, мы с мужем оба решили, хотя никогда впрямую не касались этой темы, что не будем относиться к нашим детям как к малолетним недорослям, в которых мы, взрослые, должны вливать наше высшее знание непременно мелкими подслащенными порциями; что будем воспринимать их как интеллектуально равных нам. Даже если на нас лежит обязанность оберегать воображение наших детей и защищать их право постепенно переходить от невинности к признанию все более и более тяжелых и неприглядных сторон мира, дети так и остаются нам собеседниками по жизни, спутниками в нашем путешествии по бушующим волнам житейского моря, вместе с которыми мы все время стремимся выплыть в тихие воды.

В конце концов я нахожу «Повелителя мух» и то место, на котором мы в прошлый раз остановились. Хрюшины очки разбиты, а без них он как потерянный: «Мир – удобопонятный и упорядоченный – ускользал куда-то». Солнце уже садится, когда мы проезжаем через Ноксвилл, решив, что лучше заночуем в мотеле подальше от города, где-нибудь на полпути к Нэшвиллу. Мы чувствуем, что слишком пресытились миром, он утомил нас, и мы не желаем снова оказаться в гуще людей, вынужденные думать, как с ними общаться.

КУЛЬМИНАЦИЯ

Кульминация никогда не наступит, пока не будет секса или пока не выстроишь четкую арку повествования: зачин, развитие событий, концовка.

В нашей с мужем истории когда-то было много секса, но никогда – четкого нарратива. Сейчас секс если и бывает, то происходить ему негде, кроме как в номере очередного мотеля, когда дети спят на соседней с нами кровати. Сегодня я не хочу секса; он же хочет. Скоро у меня начнутся месячные, а знахарка когда-то сказала мне, что пары, которые занимаются сексом накануне женских месячных, впоследствии поднимают друг на друга руку. И я предлагаю взамен поиграть в имена. Он небрежно роняет знакомое нам обоим имя:

Наталия Лопес[54].

Ладно, пускай будет Наталия.

Тебе нравятся ее груди?

Немножко.

Всего лишь немножко?

Я обожаю их.

И каковы они?

Пополнее, чем мои, поокруглее.

А ее соски?

Гораздо светлее моих.

Какой у них аромат?

Аромат человеческой кожи.

Хотела бы ты сейчас гладить ее тело?

Да.

Где?

Ее талию, крохотные волосики на копчике, внутренние стороны ее бедер.

Ты когда-нибудь целовала ее?

Да.

Где?

На диване.

А ее саму ты в какие места целовала?

Лицо.

И каково оно, ее лицо?

Веснушчатое, угловатое, костистое.

А ее глаза?

Маленькие, пылающие, медово-карие.

А нос?

Анды.

А рот?

Как у Моники Витти.