Архивное дело

– Году в шестидесятом, когда построили новую колхозную контору, Игнат Матвеевич привез из райцентра настоящий, металлический, сейф. А этот сундук за ненадобностью отдал мне. Агата в нем пряжу хранила. И до сего дня стоял бы он у нас в избе, если бы не внучка Лариса, приехавшая к нам на житье после училища. Не понравилась Ларисе наша старинная мебель. Уговаривала, уговаривала и уговорила купить новый гарнитур. Сама в райцентр съездила с Толиком Инюшкиным и привезла полный грузовик новья. При современных полированных шкафах да серванте сундучок этот оказался, как не у шубы рукав. Перетащили мы его в сенцы. Стал я в угол сундук пристраивать – дно вывалилось. От старости доски рассохлись. Гляжу, вместе с досками газетный сверток, выпал. Развернул – понять не могу. Первоначально подумалось – облигации. Когда разглядел, мать родная!.. Это ж деньги, которые считались пропавшими с Афанасием Кирилловичем. Не поверите, оторопь меня взяла. Ни внучке, ни бабке Агате не стал рассказывать. Зачем лишние слухи по селу распространять? Жаркова этим уже не оправдаешь, а легкомысленные языки станут на селе лишь бестолку перемалывать его косточки, неведомо где упокоившиеся…

– Выходит, о том, что сундук с секретом, кроме мастера да Жаркова, никто не знал? – снова спросил Антон.

– В том и дело. Если б знали, сразу эти деньжата обнаружили. Сундук мы открыли – кузнец Половников быстро ключ к нему изготовил. Все документы в сундуке перебрали – ни одна бумажка не потерялась. А деньги, собранные с народа, как испарились. Вот лишь когда секрет выявился…

Хлудневский с трудом нагнулся и поднял крышку сундука. Подозвав поближе Бирюкова, он нажал на середину одной из днищевых досок. Половинка доски, словно на пружине, тотчас откинулась кверху. Дед Лукьян запустил в образовавшееся отверстие руку и вытащил из тайника газетный сверток. Протягивая его Антону, сказал:

– Вот они, общественные денежки. При них ведомость имеется с указанием, кто сколько внес. Сто восемьдесят один рубль до рублика сохранились…

Все трое вернулись в горницу. Опять сели у стола. Бирюков осторожно развернул на столе ветхий листок газеты с необычным для наших дней названием «Штурм пятилетки».

– Это районка на первых порах у нас так называлась, – пояснил Хлудневский. – Немного таких газеток вышло. Потом она стала называться «Социалистическая стройка», а теперь «Знаменем» зовется.

Бирюков и Кротов с интересом стали рассматривать бумажные деньги в мелких купюрах, обращавшиеся во второй половине двадцатых и начале тридцатых годов. Они были потертыми от обращения, но сохранились довольно хорошо.

– Для чего эти деньги собрали? – спросил Хлудневского Антон.

– Планировали общественную кассу взаимной выручки создать, – ответил старик.

– Много ли на такую сумму можно было купить?

– Давай прикинем… – дед Лукьян указательным пальцем правой руки загнул на левой руке мизинец. – Хорошая корова симментальской породы тогда стоила сорок пять рублей, лошадь – сто пятьдесят, добрый конь – двести, баран всего три рубля. Сельхозинвентарь оценивался в зависимости от сложности. Сенокосилка, например, стоила двести пятьдесят, веялка – семьдесят, сортировка – около тридцати, а однолемешный плуг «Красный пахарь» – двадцать пять рубликов. Так что, Антон Игнатьевич, по курсу тридцать первого года деньги эти были хоть и не ахти какими, но и не такими уж малыми.

Бирюков собрал разложенные по столу купюры и посмотрел на участкового:

– Что, Михаил Федорович, думаешь по этому поводу?

Кротов вздохнул:

– Полагаю, побег Жаркова из Березовки с целью хищения общественных денег исключается.

– Никуда Афанасий Кириллович не убегал! Нет, не убегал, – загорячился Хлудневский. – Убили его. Голову даю на отсечение, убили!

– Кто это мог сделать? – спросил Антон.

– Знать бы, кто… – поникшим голосом ответил дед Лукьян. – К тридцать первому году открытые враги советской власти в наших краях затаились. А затаившийся враг, Антон Игнатьевич, страшнее открытого. Хотя и мирно прошла у нас коллективизация, да не каждый с радостью в колхоз вступал. Ломалось ведь веками сложившееся отношение к частной собственности, землю ведь, по существу, у крестьянина отнимали. Думаешь, просто так, бывало, то жнейка в самое горячее время забарахлит, то упряжь в конюховке подпортится, а то и крупорушка на Ерошкиной плотине заполыхает…

– Кстати, крупорушку действительно Илья Хоботишкин поджег?

– Конечно! Я собственными руками схватил этого писклявого скопца на месте преступления с поллитровкой керосина.

– А через год, говорят, какого-то утопленника у плотины подняли?

– Было такое, – сухо согласился Хлудневский. – Но дело не в утопленнике…

– Лично вы видели его? – не дал старику увильнуть в сторону Бирюков.

– Видел, но там уже ничего нельзя было определить. По малому росту да армячку предполагали мужики, будто похож на Илью Хоботишкина.

– А какие-нибудь предположения были, как этот человек оказался в воде?

– Чего предполагать, если к его ногам была привязана ремнем негодная вальцовая шестерня от крупорушки.

– Каким ремнем?