Архонт

– Тварь! – прошипел он. – Какая же ты тварь! Я не твой пёс, не смей меня так называть!

И решительно двинулся к Надзирателю. Но не успел сделать и двух шагов, как на него, пронзительно завизжав, бросилась женщина в полосатой шапке. Она прыгнула на Глеба точно паук, обхватила руками и ногами, вонзила зубы ему в плечо. Он захрипел, пытаясь отодрать её от себя, при этом его пылающий яростью взгляд ни на секунду не отрывался от сидящего в кресле с усмешкой на губах Надзирателя.

На помощь женщине подоспел блондин. Как заправский боксёр он нанёс Глебу прямой удар в челюсть. Тут же одёрнул руку для следующего удара, но хватило и первого, чтобы Глеб, как подкошенный, рухнул на пол, лишившись чувств. Одержимая, упав вместе с ним, вскочила на ноги, поправила съехавшую на затылок шапку и захихикала.

Илья Семёнович дрожал, открывая и закрывая рот, будто силясь что-то сказать. Надзиратель, щурясь и криво улыбаясь, глядел на Глеба.

– А у пёсика-то бешенство. Это надо же, на меня, своего хозяина вздумал гавкать! Придётся его лечить, – он сделал рукой неопределённый жест. – А зашейте-ка ему пасть. И пальцы сломайте. Вот такое мы ему пропишем лечение.

Надзиратель призвал на помощь память Павла и выяснил, где в доме хранятся швейные принадлежности. Он указал на деревянную шкатулку на полке.

– Нитки и иголки вон там.

Одержимая кивнула и с радостной расторопностью направилась к шкатулке.

– Ты нелюдь, – выдохнул Илья Семёнович. – Вы все нелюди.

Он пошатнулся, опустился обессиленно на пол и обхватил голову руками.

– Смело. И в самую точку, – осклабился Надзиратель. – Нелюдь. Знаешь, историк, а меня почему-то это не оскорбляет. Нисколечко.

Одержимая, ловко продев чёрную капроновую нитку в иголку, вернулась к Глебу, опустилась возле него на колени и, не церемонясь, принялась зашивать ему рот. Расстояние между стежками она делала крошечными, игла легко пронзала плоть, нить плотно стягивала губы.

Глеб лежал как мёртвый, совершенно не реагируя на боль. Кожа на его челюсти обрела грязно-жёлтый оттенок.

За работу взялся и блондин. С деловитым видом, он нагнулся и начал ломать Глебу пальцы: мизинец, безымянный, средний, указательный… Когда очередная косточка с хрустом ломалась, Илья Семёнович вздрагивал и издавал короткий стон, словно это не Глебу, а ему причиняли боль.

Закончив с первой рукой, блондин взялся за вторую. А женщина тем временем сделала последний стежок, завязала узел, склонилась и перекусила нитку. Затем критическим взглядом осмотрела свою работу, поднялась и отправилась на кухню выполнять следующий приказ, который ей мысленно отдал Надзиратель.

Переломав пальцы на руках Глеба, блондин подошёл к Илье Семёновичу, схватил его за шкирку и рывком поставил на ноги.

– Что ж, вернёмся к нашей игре? – Надзиратель закинул ноги на столик и шустро побарабанил ладонями по подлокотникам кресла.

Из кухни вернулась одержимая. Она подошла к Илье Семёновичу, вложила ему в руку нож, отступила на шаг и задрала голову. На её губах играла лёгкая улыбка.

– Убей её, – спокойным тоном, словно речь шла о каком-то пустяке, промолвил Надзиратель. – Перережь её глотку.

Женщина указала пальцем на своё горло, мол, режь здесь, я не против.

– Убьёшь её, и я отпущу тебя, слово даю, – пообещал Надзиратель. – Ну, ты же видишь, историк, она сама этого хочет. Уважь девушку. Давай, давай, сделай правильный выбор.

Илья Семёнович уставился на нож в своей руке и застыл, будто окаменев. Даже дрожь унялась. На его гладкой лысине и лбу выступила испарина. Женщина слегка подалась вперёд, ещё выше приподняв подбородок. Яремная вена на её шее чётко выделялась и пульсировала.

– Ну же! – с азартом воскликнул Надзиратель. – Это ведь так просто: вжик, по горлу, и все дела! На кону жизнь, историк, твоя жизнь! – он обеими руками указал на женщину. – Ну, взгляни на неё, она же мечтает сдохнуть! И ты ведь сам назвал её нелюдем! Так чего же ты медлишь, а?

– Нет, – одними губами, беззвучно, произнёс Илья Семёнович.

– Что-что? Я не расслышал! – Надзиратель приставил ладонь к уху.

– Я не стану этого делать.

– А ну-ка повтори?

Школьный учитель выронил нож и обречённо склонил голову.

– Я не стану никого убивать. Я… это мой выбор.

Тишина. После длительной паузы, Надзиратель её нарушил:

– Ты умрёшь.

Илья Семёнович медленно повернул голову, взглянул на кружащийся за окном снег.

– Мне этой ночью жена снилась, – промолвил он чуть слышно, отстранённо, – Она… она стояла, окружённая туманом, улыбалась и звала меня, – он помолчал, уголки его губ чуть приподнялись. – Она была так прекрасна.

– Ты умрёшь, – с нажимом повторил Надзиратель. – Но вот что я тебе скажу, историк… Ты сделал верный выбор. Ты не попадёшь в мир боли. Ты только что избежал таких страданий, которых и представить не можешь. Мои псы много могли бы тебе об этом рассказать.

Он испытал к этому человеку уважение. Новое для него чувство, неожиданное, совершенно чуждое. И именно уважение побудило Надзирателя задать следующий вопрос:

– У тебя есть последнее желание?

Усталый взгляд Ильи Семёновича переместился на Глеба.

– Отпусти парня.