Арктический лен. Стихи разных лет.

Этот пот по челу, эта дрожь,
и куда ты, не вяжущий лыка?
Сам-то знаешь, куда ты бредешь,
подаяньем живя как калика?

Вихорь черный, тлетворный, а все ж —

все ж летит безголовая Ника,
сколько б нас не ложилось под нож,
и морошка блестит, голубика…

Только где бы нам на каравай

наскрести, чтоб себе не дороже,
в сумасшедший запрыгнув трамвай?
Вьются бесы, а рожи-то, рожи!

И с утра хладный пот по челу.

И никто нам… хотя – почему?
Билли Грэм во Дворце молодежи
нам поможет. А Мун, доктор Мун?
Или Алан Чумак. Это ж надо:
Алан! Алан Чумак. И ламбада.
Что ты все про суму да тюрьму?

Хватит ерничать. Не разгрести

нашей грязи, врачи-доброхоты,
огрести же… Ну что ты, ну что ты,
что ты с пригоршней праха в горсти,
как Сивилла застыла? Сивилла…
Ну, не плачь, ну прости нас, прости
дураков. Ты простила? Простила?

Все-то ищут дороженьку в рай,

в город-сад, в изумрудный свой город
стар и млад, но молю: не сбирай
эту гниль, дщерь скорбей, не играй
ни в потоп, ни в Содом и Гоморру!

Помнишь, рос у нас грецкий орех?

Никнут клены, дождями убиты,
но листва у них не ядовита —
тараканов без пользы, пойми ты
ей травить. А тем более тех,
что живут в голове неофита.

Цвет лазоревый, свод голубой.

как вагон из мультфильма. И враны
увиваются над головой,
словно полем им видится бранным
стольный град наш, давно сам не свой.
Да и наш ли? Куда ж мы поедем —
к попугаям ли, к белым медведям?

Вранограй на Москве, вранограй,

волчьи стаи, собачьи ли своры
и карбованцев на каравай
не приносят ни голубь, ни ворон.

Парк из окна сторожки

Он предстанет, слегка запорошен
в нитях солнечно-льдистой парчи
за оградой возникнет, непрошен,
и ветвит неподвижно лучи,
словно этим морозным изводом
уверяет, что не было, нет
для тебя, созерцатель, исхода
кроме света и – вот он, твой свет.

Ex nihilo

Из ничего проступающим лесом
Ты завершаешь земную природу,
в воду уходишь и смотришь сквозь воду
тундровым солнцем Твоим бессловесным.

Так дописать благодарную оду

свет, колобродя, принудил сновидца,
точки над «i» расставляя к исходу
в Нарве, в глуши – не в державной столице.

Так проступает орнамент по своду,

к Пасхе отмытому: просеки, лица…

Вороний праздник

На мерзлоте в тот день, когда Архангел
Благую Весть принес Отроковице,
с зимовья возвращаются вороны
и назван этот день Вороний праздник.

Там птиц других не водится – вороны,

не ласточки, весну приносят в сени
барачного ковчега, извещают,
что кое-где уж вышла из-под снега
земля, нагая, как до погребенья,
и желтая как глянец фотографий
с приветами из черноморских здравниц.

Рассыпаны по полу эти снимки,

но дворник их уже не замечает: