Арлекин

Вот Новиков – писал бы стихи, можно б было его приручить, но увы, стихотворством не занимается, од не подносит, а лишь высмеивает. Что ж, это его качество пока ей на пользу, она как никто знает цену смеху. Не зря же, не из простого желания повеселиться ополчилась она на «Тилемахиду» Тредиаковского. Отставной профессор элоквенции, порвавший на склоне лет с Академией, рассорившийся со всем почти Петербургом, в шестьдесят девятом году был днем позавчерашним в российской поэзии. Он олицетворял прошлое, мерзкое Аннино время, и тем еще был ей ненавистен. Сколько б ни восхищался его ранними произведениями Адодуров, даже он признавал мощь и силу ломоносовского стиха. О Тредиаковском ходило много анекдотов, и маска Арлекина прочно привязалась к отставному профессору, а его литературные противники Ломоносов и Сумароков, мастерски сыграв на его слабостях, на вспыльчивости, самолюбии, своими эпиграммами лишь добавили красок к портрету ученого-неудачника.

По сути, отставной профессор был бы только ей полезен – в «Опытах» Бэкона, в предисловиях многотомной истории Ролленя, им переведенной, он ратовал за просвещенную монархию, то есть за идеал, который она воплотит здесь, в России. Но он отважился на критику, так, во всяком случае, нашептывают ей придворные – в своей поэме он описал не только добродетельного монарха, но и историю Пигмалиона, умерщвленного узурпировавшей власть его наложницей Астарвеей. Не очень-то она верит наговорам, но если появилось такое сомнение, значит, следует разделаться с поэтом, тем более что он ей самой смешон, непонятен – уроки Сумарокова не прошли даром. Если заметили придворные, значит, и Новиков не пропустил сей истории, не пропустил и наверняка связал ее с необычайно скорой кончиной Петра Третьего. Подобная критика – дело политическое, дерзость неслыханная, и, хотя Василий Кириллович, вот уже год как покоившийся в земле, не посмел высказаться прямо, а лишь намекнул на главную тайну ее царствия, она поспешила расправиться с неугодной книгой. Ну право же, «Тилемахида» нелепа, несуразна, ее чудовищный язык лишь на руку Екатерине. Во всех почти своих трудах Тредиаковский восхвалял труд поэта, работающего для приобретения вечной славы. Что ж, он ее заработал, поистине достойную его творений!

Загоревшиеся ироническим блеском глаза императрицы упали на листок с упражнением. Она любила выписывать различные варианты одного понятия – при сочинении реплик в комедиях достаточно было взгляда, чтоб отыскать нужное слово. Она прошлась глазом по написанному столбцу:

Безмерной смех.
Улыбка.
Улыбка надменная.
Глупой смех.
Улыбка от привычки.
Улыбка от учтивости.
Улыбка неприятная.
Смех.
Приятной вид.
Насмешка умная.
Насмешка глупая.
Смех от радости.
Смех от досады.
Лицемерной смех.
Лукавой смех.
Злостной смех.
Удержанной смех.
Принужденной смех.
Досадной смех.
Насмешка мстительная.
Насмешка досадительная.
Насмешка невинная.
Смех от гордости.
Смех от самолюбия.
Хахатание.

Она особенно отметила последнее слово – «хахатание». Вспомнилось, как надрывались придворные над «казнимым» – человек, давясь от страха и от судороги, сводящей горло после стакана ледяной воды, пытался прочесть страничку «Тилемахиды». Хохот да умная насмешка – вот память, достойная дерзкого поэта, вознамерившегося поучать и критиковать ее – первую просвещенную государыню всероссийскую!

Послесловие автора