Арлекин

Летит время, летит. Исчезает давно прошедшее, уходит в небытие минувшее, и лишь неумолимое и неугомонное остается незыблемым и парит над миром – необъяснимое, но величественное, столь нужное в пути каждого человека – Время. Парит, несется, течет – движется. Значит, время – это мера движения и, подчиняясь законам мироздания, имеет начало и конец. В подобном объяснении отражена только одна сторона медали; другая, невидимая, но постоянно присутствующая в каждом мгновении, содержащая в себе обратную сторону вещей и явлений, – время-вечность – мера пребывания: неисчерпаема и неизменна его суть, но она есть, и никуда от нее не деться, ибо обнимает она целое, а не частное, единичное.

Лишь избранным из многоликого рода людского удается переступить через отведенный им порог – значимостью совершенного при жизни оставить в поколениях потомков память о себе. Но память бестелесна, и любой волен пользоваться ею по своему усмотрению. Сколько раз, то знает история, осиротевшее человечество взывало к памяти умершего, желая таким образом перехитрить время, обольстить себя надеждой, что если и не он сам, так дух его и дела его, завещанные в удел оставшимся, не допустят новаций в раз, казалось бы, и навсегда заведенном им порядке и все, все здесь на земле будет продолжаться так же, как было прежде. Но парадокс истории – времени без будущего – в том и заключен, что вновь пришедшие даже заветы могут трактовать только применительно ко дню сегодняшнему и с добрым или со злым умыслом вынуждены перекраивать их по-новому, зачастую даже и не замечая происшедших перемен. Имя же, к которому взывали, превращается в символ и таковым закрепляется во всеобщем сознании, как мнится живущим под его эгидой, незыблемо, на века.

Но летит, летит время, вносит свежее прочтение давешних летописных страниц: хорошее зачастую нарекается плохим, а плохое – хорошим, и снова, и снова переосмысливается символ, и много, много утечет воды, пока, вконец отшлифованное памятью столетий, не приобретает имя свое окончательное значение и с присвоенным ему знаком незаметно, но прочно завоевывает себе право на существование в вечности.

12

Из надписей на траурных пирамидах, выставленных в печальной зале, где с 13 февраля по 8 марта 1725 года находился на обозрении гроб с набальзамированными останками императора Петра Первого:

Изнемог телом, но не духом,
Уснул от трудов, Сампсон российский.
Трудолюбием подал силы воинству,
Бедствием же своим безопасие отечеству.
Но, о применения жалостного!
Почившему же ему временно, вечно же
торжествующу.
Стонем мы и сетуем.
Новаго в мире, перваго в России Иафета,
Власть, страх и славу на море простершаго,
И нам в сообщение вселенную приведшаго,
Плавающего уже не узрим.
Ныне нам воды слезы наши,
Ветры воздыхания наши.

13