Арлекин

Он взял себя в руки и снова принялся объяснять, что учился языку у человека, прожившего в Англии много лет, что имел достаточную разговорную практику и до и во время войны. Разве этого мало?

Ему ответили — мало. В ваших знаниях чувствуется глубина, чувствуется академическая подготовка. Быть может, вы даже трагедии Шекспира читали на языке оригинала?

— Разумеется! — ответил с какой-то злой, бесшабашной радостью, стремясь уязвить коммодора. — Стыдно читать великого Шекспира в переводах, если владеешь языком, словно выпускник Оксфорда. Абсурд, господа!

— А вы прочтите что-нибудь, — улыбнулся коммодор, демонстрируя выдержку, улыбнулся одним ртом, оставив в глазах прежнее выражение холодного презрения. — Ну... хотя бы из «Короля Лира».

— Извольте... — Владимир сжал кулаки: брякнули наручники. — Послушайте Глостера:

Король безумен, а мой жалкий разум
При мне остался, чтобы ощущал я
Безмерность горя. Лучше б помешаться;
Тогда бы мысли отвлеклись от скорби
И боль казалась выдуманной только,
Себя не сознавая.

— В этом месте у Шекспира — барабаны. Не забудьте их для меня, коммодор!

Пробежал удивленный шепоток. По лицам скользнула эдакая рябь, но Маскем был начеку и снова перехватил инициативу.

— Господа офицеры! — На этот раз он поднялся и вышел из-за стола. В голосе звучали торжественные нотки; чувствовалось, что сейчас, сию минуту, он положит конец сомнениям, если оные появились у подчиненных. — Этот человек упорно выдает себя за русского моряка и так же упорно отрицает свою принадлежность к воздушным пиратам Геринга. И знаете, в этом, мне кажется, есть свой резон. Он действительно и не русский моряк, и не германский летчик... Кто же он в таком случае?

Маскем умолк. Достал и обрезал сигару. Затянулся. И принялся излагать домыслы, от которых у Владимира вытянулось лицо.

— Законы военного времени, господа, тождественны в любой цивилизованной стране. Они беспощадны к врагам явным и, тем более, — к тайным. Конечно, этот человек не летчик. Пилот, будь он четырежды асом, просто не дотянул бы на утлом плотике до остатков русского танкера. Он бы погиб, господа. Не вам ли, офицерам державы — владычицы морей, лучше, чем кому-либо, известны нравы открытого моря, вы ли не знаете, как ничтожен перед ними простой смертный, господа! — Сделав комплимент подчиненным, коммодор продолжал: — Этот человек не русский моряк. Его культурный уровень превосходит известное нам о восточных славянах. Гм... тем более моряках. Он, безусловно, европеец. Каков же вывод? Вывод один, — сухой палец ткнул в сторону подсудимого. — Это нацистский агент, высаженный с той субмарины, что была недавно потоплена лейтенант-коммандером О’Греди.

Выслушал и чуть не присвистнул: кажись, не шутят! И не собираются потчевать стихами из любимых классиков — лихо, лихо!

— Почему же на этом человеке, господа, оказался мундир летчика? — Коммодор заулыбался лукавенько, как ему казалось, и подленько, как показалось Владимиру. — Уж чего проще — переоденься в русскую форму, и никаких подозрений! Однако нацистская разведка, хотя и питала всегда склонность к театральщине, все предусмотрела. А вдруг мы поверим, что он русский? Тогда его придется депортировать Советам. Но хитрая лиса Канарис хочет внедрить этого, — палец снова ткнул в заросшее лицо, — у нас в Британии. И намекает: не верьте, мол, когда он выдает себя за русского. Это он, дескать, от страха, а на самом деле ас, на самом деле — из люфтваффе, которого мы как пленного вынуждены отправить в метрополию... — Взгляд коммодора стал суров.

«Демагог, казуист! Сволочь!.. Каких тенет наплел — ни хрена не поймешь. А этим, — скользнул взглядом по сонным, убаюканным офицерам, — кажись, все до феньки. Лишь бы не проморгать оргвыводов главного иезуита и вовремя одобрить...»

— Но враг просчитался! — Голос Маскема наполнился гневом. — Мы разгадали хитрость: перед нами профессиональный шпион. Поэтому приговор по законам военного времени должен быть только один: расстрел! — Сказавши «шпион», не «разведчик», а именно — «шпион», коммодор вскинул голову так неожиданно и резко, что кое-кому показалось, будто в жилистой шее хрустнули позвонки. «Или же скрипнул ворот перекрахмаленной сорочки? — прислушался Владимир и вдруг увидел устремленные на него со всех сторон взгляды. — О чем я думаю?! — только теперь до него дошел смысл сказанного. — Расстрел! Кому? Мне же, мне! Но  з а  ч т о?! Господи, ну почему такое окаянство: из огня да в полымя!..»

Оказывается, смерть не обманешь... Обрадовался спасению — получай подлый удар! Причем с самой неожиданной стороны...

— А теперь, господа, хотелось бы узнать подлинное имя этого человека, — закончил коммодор после паузы, — дабы зафиксировать в документах. Итак, ваше подлинное имя, подсудимый? Подлинное имя, возраст и звание?