Арлекин

«Никогда не нужно влезать в чужие обноски, примерять чужую шкуру. Подохни, но — в своей. Таков итог последнего урока английского, дорогой товарищ Арлекин!..»

— Чушь собачья... — Он всматривался в лица, но не видел сочувствия, а лишь холодное любопытство. — Здесь много чего наболтали, и все сказанное — чушь собачья. Пусть не обидится на меня покойный Сэр Тоби, маленький и верный друг. Он был не глупее вас, сэр, а главное, куда человечнее!

У коммодора покраснела шея, затем розовая волна прокатилась по щекам и хлынула на лоб. Однако Маскем обладал чисто британской выдержкой. Не открывая рта, прищелкнул пальцами, кивнул матросам, и те повернули приговоренного лицом на выход. «Ах, мама-Адесса, ах, синий океан!..» — прежняя бесшабашность заставила обернуться и зло отчеканить:

— Если уж требуется запротоколировать мою смерть согласно вашим джентльменским и юридическим нормам, то запишите в отчете, что вы убили-таки бессмертного Арлекина. Ар-ле-кина! Так и запишите, сэр Маскем!

Коммодор ударил по столу костяшками пальцев, как бы ставя последнюю точку и, внезапно став из розового совершенно белым, негромко приказал майору:

— Вызвать караул! Приговор привести в исполнение тотчас.

Арлекина вывели на корму.

...Стремительные струи облизывали серый борт крейсера. Один рывок — конвоиры не успеют помешать — и... «Могила — глубины!.. Ах, черт! Глупо, глупо, глупо...» Сигануть за борт — дело нехитрое. На глазах англичан — трусость, словно бы подтверждающая справедливость приговора. «Держись, Володька, — сказал он себе, — коли не испарился со всеми в эфире огненном... В одном прав распроклятый Маскем: в ту. ночь тебе полагалось быть на мостике. Сегодняшнее — расплата. Плати, Арлекин, сполна по капитанскому счету и помирай  ч е л о в е к о м!..»

Он шел вдоль борта и не чувствовал ни волнения, ни растерянности. Смирился с судьбой? Или перегорел? Остались безмерное удивление и тяжесть на сердце от неотвратимости надвигающегося. Но почему такая спешка? Почему бы коммодору не обождать неделю? Хотя бы до порта. Мог бы и сейчас связаться с берегом, да и котел экипажа не оскудел бы от лишнего едока. Однако: «тотчас»! — и никаких гвоздей!.. Вот и капеллан поспешает следом. Соборовать хочет или... как там у них называется? Причащать, что ли? Уж я тебя причащу, поповская рожа! И-эх, мама-Адес-са, море-океан!

...Команда крейсера синим и безликим монолитом замерла у кормовой башни. Офицеры — отдельно. Чуть в стороне, под задранными слегка стволами орудий.

«Неужели  э т о  сейчас произойдет?!» — застучало в мозгу. Невозможно представить... Арлекин шел, стараясь тверже ставить ногу, но вдруг почувствовал, как медленно цепенеет левая рука и начало предательски подрагивать колено.

Плещется на гафеле военно-морской флаг, сучит ветер белое полотнище, мнет синего, стиснутого красным крестом паука в углу. И оттого, что паук по синему раскрашен красным, кажется, что он насосался крови. И еще ждет. Чтобы совсем покраснеть. Застучали в голове молоточки, и ощутил Володька каждой клеточкой собственную кровь, вспомнил, какая она густая да горячая. И что же?.. Брызнет, ударит тугой алой струей и — все кончится? С о в с е м?

Он не смотрел на офицеров, из которых не менее десятка заседало в трибунале. Тошно было от их постных рож. А вот матросы... Стоят напротив, но видны только рослые правофланговые. Середину строя и не вышедших ростом замыкающих загораживало караульное отделение и головки швартовых шпилей.

Капрал, одевший наручники да к тому же искупавший у катера, легонько толкнул и прошел за спину, где сбросил цепочки со стояков ограждения — распахнул врата. Куда? Джордж, тот, что из Динки-джаза, видел на тех вратах надпись: «Вход в рай — только с британским паспортом!». Нет у Володьки британского паспорта, а рай... Да пропади он пропадом — не надо рая, дайте родину мою, дайте мою Красотулю!

А этот, капралишка, — чистоплюй... Все сделал, чтобы Володька сыграл в океан, не испачкав палубу. И наручники. Деловито снял — денег стоят. Глядишь — еще раз пригодятся.

Руки занемели. Потер их, размял пальцами кисти, все суставы-косточки и угрюмо окинул взглядом «фендриков»[4]. Этих в трибунал не допустили, этим достались слухи и готовый приговор. Теперь лейтенанты и суб-лейтенанты глядели на приготовления с нескрываемым любопытством. Старший офицер хмуро взирал на «уайт енсайн» — «белый флаг», как, непонятно отчего и почему, кличут свой военно-морской штандарт англичане; коммодор же. делал вид, что изнывает от скуки, — смотрел перед собой сонно и пусто.

Арлекин зубами скрипнул, удивился, как остро все видит и все примечает, жадно фиксирует всякую мелочь, — к чему теперь все это? Последний миг ловишь?

Стрелки — парни бравые, что надо. Хваты. Наверное, добровольцы. Притопнули башмаками, прижали карабины к ляжкам, подсумки выравняли и уставились на майора. Хваты, хваты... Не промажут, даже если очень захотят, потому как — профессионалы.